– Простите меня...
– Вам все хорошо известно, Руни, – вмешалась Лиза. – И вы знаете, какая это чудовищная система. Вы все знаете, и вам нет оправданий. Вы – ничтожество. Убирайтесь!
Вокруг них столпились молодые парни и девушки.
– Простите, – повторил Руни. – Я действительно... я не могу понять, почему полковник Буров...
– Тогда почему вы не можете собрать курсантов и заявить Бурову организованный протест? – спросил Холлис.
– Нам нельзя... Мы не можем...
– Да, вы не можете, потому что из вас такие же американцы, как из Чингисхана или из полковника Бурова. Вы никакого понятия не имеете о том, что значит быть свободным человеком с правами и обязанностями.
– Нет, я знаю об этом. Меня этому здесь учили!
– Вы не могли этому научиться здесь. – Лиза ткнула Руни пальцем в грудь. – Вы должны жить этим изо дня в день. Ну же, Руни, покажите, как вас научили отстаивать свое право на свободу слова, гарантируемое обеими нашими конституциями. Подобная тренировка пойдет вам только на пользу. – Она оглядела собравшихся. – Да и всем вам тоже.
Курсанты молчали. Холлис видел, что некоторые из них сейчас задумались над Лизиными словами. Но большинство стояли с таким видом, который бывает у людей, когда они слышат призыв вооружаться и притворяются, что оратор обращается к кому-то другому.
– Разве вы не понимаете, что у вас права на жизнь, свободу и поиски счастья не больше, чем у любого здешнего заключенного? – спросил Сэм. – Вы никогда не задумывались о том, что происходит с курсантами, отчисленными из школы?
– Вы стараетесь совратить нас вашей типичной западной пропагандой! Мы не поддаемся на эти провокации! – выкрикнул курсант Джон Флеминг.
– Если собираешься спорить с ними, так спорь как американец, а не как русский тупица! – осадил его Марти.
– Что происходит с курсантами, которых отсеивают? – спросила Лизу Сьюзи Трент.
– Заткнись! Неприятностей захотела? – рявкнул на Сьюзи Руни.
– Я хочу знать, – ответила она.
– Я буду говорить как американец, – обратился ко всем курсант Сонни. – Эти двое злоупотребляют своими правами на свободу собрания и свободу слова. Они подстрекают нас к мятежу и выдают себя за праведников и миротворцев. Предлагаю арестовать их и доставить в штаб.
– Ваш хозяин, Петр Буров, собирается устроить незаконную казнь... – сказал Сэм.
– Ничего незаконного в ней нет! – заорал Сонни. – Здесь существуют свои законы, Холлис, и Додсон нарушил один из них. Он знал, что этот проступок карается смертью.
– А что ты скажешь по поводу тех десятерых, выбранных наугад, которых тоже собираются казнить? В цивилизованном обществе такое называют репрессиями и считают абсолютно незаконным действием.
Сонни приблизил лицо почти вплотную к лицу Холлиса.
– Не хочешь ли ты сказать, что мы – нецивилизованные люди? – угрожающе спросил он.
Лиза оттолкнула Сонни.
– А как ты называешь казнь военнопленных, которые исполняли свой долг и осуществляли свое право бежать из места заключения согласно Женевской конвенции?
– Она права. По международной конвенции казнь – незаконное действие, – сказал негромко кто-то из курсантов.
– Большинство из нас служит в Советских ВВС. Нам известно, что нельзя казнить офицера. Может быть, нам составить письменную ноту Бурову... – предложил Эрик Ларсон.
– Не стоит беспокоиться, – раздался голос Бурова. За его спиной стояли шесть пограничников. Он оглядел собравшихся. – Итак, вы пытаетесь повторить здесь американскую революцию? У нас уже была собственная революция, спасибо.
Холлис подошел к Бурову и произнес:
– Я думаю, что эта группа курсантов никогда больше не будет прежней, полковник.
– Полагаю, вы правы.
– Отмените казнь.
– Нет, я более, чем когда-либо, убежден, что она необходима. Вам всем необходима. – Буров обратился к Марти, Джефу Руни, Сьюзи Трент и другим курсантам. – Я одобряю ваши действия. Профану, вероятно, показалось бы, что вы и вправду верили в то, о чем говорили.
– Я поверила всему, что услышала об этом ужасном завтрашнем убийстве, – прошептала Сьюзи.
– Кто-нибудь хочет что-либо добавить к словам этой молодой леди?
– Да, полковник, по-моему, она и раньше скрывала предосудительные и оскорбительные мысли о нашей социалистической отчизне, – сказал Джон Флеминг.
На этот раз никто не посоветовал Флемингу не говорить как русский тупица.
– Ты просто кусок дерьма, – рявкнул на него Холлис.
Буров посмотрел на часы.
– Сейчас двенадцать двадцать пять, полковник. Если вы и мисс Родз немедленно не покинете помещение, то, вероятно, не успеете попасть домой до наступления комендантского часа. В таком случае вас просто пристрелит патруль. Спокойной ночи.
Холлис взял Лизу под руку и повел к выходу.
– Я прошу вас, измените решение для нашего общего блага, – сказала Лиза Бурову.
– Лучше поспешите. Мне бы хотелось увидеть вас завтра у себя в кабинете, а не в морге, – усмехнулся Буров и обратился к курсантам: – Продолжайте праздновать Хэллоуин.
Лиза и Холлис заторопились к своему коттеджу.
– Боже мой, я горжусь тобой, Сэм Холлис, – сказала Лиза.
– Ты тоже держалась просто молодцом.
Как только они вошли в дом, Лиза закрыла дверь на засов и рухнула в кресло. Она бессмысленно уставилась в погасший камин.
– Знаешь, я просто не понимаю этих людей. Их, наверное, никто не понимает.
– Это потому, что они сами не понимают себя, – ответил Холлис. – Но если наступит день, когда они разберутся в себе и наконец осознают, кто они на самом деле, тогда первая русская революция станет всего лишь прологом ко второй революции.
– Но когда?
– Когда они будут готовы. Когда они больше не смогут отвернуться от окружающей их реальности.
– Я надеюсь дожить до этого. – Лиза мрачно улыбнулась. – Надеюсь также дожить и увидеть завтра. – Она встала. – Пошли в постель.
– Иди сначала ты. Мне надо немного побыть одному.
– Хорошо. – Она поцеловала его и ушла в спальню.
Холлис погасил свет и остался сидеть в темноте наедине со своими мыслями. Он думал о том, что Айлеви, наверное, просто предал их, бросил на произвол судьбы. У Сэза были для этого причины – и личные, и профессиональные. Как бы то ни было, Сэм был уверен в одном: близок последний день «школы обаяния».
Глава 39
– Я приручил эту штуковину! – воскликнул О'Ши.
– Рад слышать это, – улыбнулся Сэз. – Возьмите немного южнее Москвы-реки. Нам нужно найти автостраду.
– Билл и Берт, следите за другими летающими машинами, – сказал О'Ши. – Они могут не заметить нас, без опознавательных огней.
– Теперь все о'кей. Вот она – автострада Минск – Москва. Видите? – показал Айлеви.
О'Ши наклонился вперед.
– Отлично, – кивнул он и направил вертолет на запад, придерживаясь шоссе.
– Эй, смотрите прямо! – крикнул Миллз.
На них двигались мерцающие навигационные огни. Они были совсем рядом. Скорость сближения двух машин оказалась очень большой и грозила неминуемым столкновением. О'Ши резко подал Ми-28 вправо, и совсем близко, слева от них пронесся вертолет – гигантский грузовой Ми-8.
– Боже! – простонал О'Ши. Он перевел дыхание и повернулся к Айлеви. – Если они засекли нас без опознавательных огней, то обязательно сообщат об этом. Мы бы не вызвали подозрение, если бы шли с включенными огнями. – Он глубоко вздохнул. – Если нас разыскивают, Сэз, то засекут радиолокатором.
– Надеюсь, что они ищут наш вертолет где-нибудь в лесу под Шереметьевом, – сказал Айлеви. – Огни не включать.
Индикатор скорости показывал 120 километров в час.
– Скоро мы должны увидеть Можайск.
Через несколько минут они увидели цепочку огней, которая, казалось, пересекала Москву-реку.
Это мог быть можайский мост.
– Спускайтесь до пятисот метров и следуйте вдоль реки, капитан.
Вертолет спустился к реке и пролетел над мостом.
– Сбавьте скорость.
О'Ши снизил скорость до девяноста километров в час.
– Скоро будем садиться, джентльмены.
Все молчали. Айлеви взглянул на Бреннана и Миллза. Они никогда не говорили ему о том, почему добровольно соглашаются участвовать в подобного рода рискованных предприятиях. Он лишь кратко объяснял им обстановку и спрашивал, хотят ли они отправиться с ним. Оба всегда отвечали «да». А там будь что будет. Они были профессионалами, и каждый из них неоднократно искушал судьбу. И, конечно же, они чертовски боялись, но опасность их чертовски возбуждала. Он и сам почувствовал прилив сил в предвкушении предстоящей операции.
Сэз внимательно разглядывал южный берег Москвы-реки.
– Где-то там тот самый сосновый бор, – сказал он О'Ши: – Пониже и помедленнее, Эд. Так, а теперь – к лесу.
О'Ши повернул от реки и снизил скорость, опустившись до двухсот метров.
