Назнин разняла девочек и погнала в спальню. Она стояла посреди комнаты, как судья на поле, и ждала, пока они улягутся. Джинни не шел у нее из головы.
Была и другая история, которую она никогда не рассказывала детям.
Назнин тогда было лет восемь-девять, и она уже могла, не вставая на цыпочки, заглянуть в колодец. В тот год мама стала одержима злым джинни. Он не давал ей мыться, и от нее пахло, как от козы. Он путал ей волосы в колтун и насмешливо вставлял за ухо веточки жасмина. Иногда она несколько дней подряд не разговаривала. Хуже того — по наущению джинни она набрасывалась на мужа, метя ему в глаз бамбуковыми палками, которые строгала часы напролет, чтобы получился острый кончик. Когда джинни ослаблял хватку, а может, ложился спать, мама возвращалась в свое обычное состояние. Брала кусок мыла, шла на пруд, мылась. Снова становилась к плите и заводила бесконечные жалобы на слуг. И, как обычно, начинала комментировать свою жизнь:
— Что уж тут поделаешь? Я пришла на эту землю страдать.
— Поднаторела она в страдании-то, — говорил папа.
— Джинни снова может в меня вернуться, — предупреждала мама, — когда ему взбредет в голову, он снова воспользуется моим телом, моей силой и моей душой.
И папа закатывал глаза:
— Будем надеяться, что он не заставит себя ждать.
Но по возвращении джинни озорничал пуще прежнего, и папа был вынужден пригласить факира.
Изгнание нечистой силы в деревне было настоящим зрелищем. Собралась такая многочисленная и возбужденная толпа, какой не было даже у Манзура Бойяти, самого высококлассного рассказчика в округе. Факир сам по себе уже представление. Высокий, прямой, как сахарный тростник, борода не меньше двадцати дюймов в длину, заплетена в две косички, как у женщины. Сразу по прибытии два его помощника потребовали вынести керосинку и поставили варить снадобья, которые, как решила Назнин, должны были отпугнуть джинни уже своим запахом. Факир издалека смотрел на маму. Мама лежала на матрасе, по рукам и ногам ее, как и положено, пробегали спазмы. Факир остался доволен.
— Есть желающий помочь этой проклятой женщине? — строго спросил факир.
Глаза у него были мутные, как мраморные шарики, он посмотрел на всех одновременно и остановился взглядом на каждом.
— Я желающий, — вызвался мальчик-слуга в доме Назнин и пробрался вперед.
Люди расслабились, начали почесывать бока и носы.
Слуга был угрюмым парнем, для забавы он держал на привязи у пальмового дерева полуголодного мангуста и тыкал ему пальцем в рот, чтобы тот кусался. Мангуст, по натуре пацифист, иногда поддавался на эту провокацию и каждый раз получал вознаграждение в виде ответного пинка, отчего взлетал на пару футов в воздух.
— Садись, — рявкнул факир и положил ему руку на голову.
Парень презрительно скривился, но сел. Помощник намазал ему голову и плечи тошнотворной мазью. Изгнание началось. Для разминки факир и два его помощника ходили вокруг слуги и попеременно то распевали, то произносили стихи, в которых слова связаны так же тесно, как пальцы на руке: двигаются, гнутся и скручиваются, но остаются единым целым.
Ке Каса койре, декха дейнаКе Каса койре, декха дейнаНоде чоде хатер каше
Быстрее и быстрее кружила музыка, быстрее и быстрее неслись слова. Белые тряпки у факира на талии вместе с руками парили за спиной, мощь, которой он победит злого джинни, стала видна всем.
Ке Каса койре, декха дейнаКто говорит и не показываетсяКто говорит и не показываетсяКто здесь ходит, под рукой.
Парень исчез в круговороте рук и ног.
Я ищу егоПод небом и на землеЯ себя самого не знаюЯ ищу егоПод небом и на землеЯ себя самого не знаюКто я?Кто он?Кто я?Кто он?
Пение резко оборвалось. Помощники куда-то испарились, а факир раскинул руки и завопил:
— О, злой джинни, оставь тело этой женщины. Именем Аллаха приказываю тебе, оставь ее. Небо! Вода! Воздух! Огонь! — Он на секунду замолчал и для благозвучности прибавил: — Земля! Прекрати мучить ее.
Руки его безвольно упали, живот вздымался, и каждый раз так странно, будто внутри двигался ребенок.
Все посмотрели на маму, которая теперь спокойно лежала на матрасе, уткнувшись в него лицом.
И тут же слуга, который пожертвовал своим телом в качестве нового прибежища для джинни, начал корчить рожи и злобно смотреть по сторонам. Он даже позволил себе выругаться, сжать челюсти и наморщить макушку.
— Зачем ты обижал эту бедную женщину? — спросил факир, обращаясь к джинни.
Парень вскочил на ноги. Он оскалился, как испуганная обезьяна, и начал царапать воздух.
— Она пошла в буш, — сдавленно ответил он, — она под тамариндом наступила на мою тень.
Факир подбежал к парню и согнул его, чтобы перебросить через спину. Факир был мужчиной крупным и согнул парня легко, как хвост у собаки.
— Убирайся отсюда, — взревел факир, его стеклянные старческие глаза наводили ужас. — Увижу тебя еще раз, уничтожу.
— Чего ругаешься-то? — пискнул парень, у которого лицо становилась впечатляюще лиловым.
— Вон! Вон! Вон! — орал священный доктор-чародей.
Он отпустил свою жертву, и та замертво рухнула на пол.
Факир поправил бороду и зевнул. Джинни понял, что это шанс, прыгнул на своего противника, схватил его за две косички на подбородке и ловко намотал на кулак.
— Ах ты, свинья, иди сюда. Любитель молоденьких козочек.
Он продолжал трепать факира за бороду, тот споткнулся и осел на колени.
— Иди, иди, похотливый любитель трупов, пожиратель дерьма.
Факиру пришлось туго. Глаза его выскакивали из орбит, пот лился градом.
Физическая сила парня произвела на толпу впечатление. Предстояло настоящее шоу. Никто не произнес ни слова, люди подталкивали друг друга локтем в бок, чтобы сосед не зазевался и оценил каждую секунду происходящего.
— Он притворяется, — закричал факир, — остановите его!
Факир с трудом поднялся на ноги.
— Никуда от меня не уйдешь, — визжал парень, — она наступила на мою тень под тамариндом и потревожила мой отдых.
Он снова скрутил факира за бороду и на этот раз, разнообразия ради, вдобавок высунул язык.
Никто не сдвинулся с места. Помощники присели рядом с керосинкой и курили скрученные вручную сигареты, действуя строго в рамках предписанного.
— Вы что, будете смотреть, как он меня убивает? — завизжал факир.
— Парень не виноват, — выкрикнул кто-то из толпы, — ты сам в него джинни засунул.
— Он притворяется, — запротестовал факир, — вы что, не видите — он притворяется?
Парень продолжал мучить священного врачевателя, пока из толпы не появились несколько человек и не навалились на него. Парень затряс руками и ногами, голова завертелась в разные стороны.
Факир хотел сам добраться до парня и изрыгнуть на него пару-тройку мстительных демонов. Разгорелся спор.
— Почему ты решил, что он притворяется?
— Разве ты сам не видел, как им завладел джинни?
— Если он притворялся, давайте привяжем его к дереву и побьем. Но тогда ты денег не получишь за изгнание духов, раз оно не состоялось.
Ситуация стала опасной для факира. На карту был поставлен весь его недельный доход (ведь он готовился к сеансу и потратился), его гордость, его желание вышибить парню мозги и его репутация.
Для парня, перегнувшего палку, ситуация тоже складывалась не лучшим образом. И он решил напустить себе пены возле рта.
Мама продолжала лежать, про нее все уже забыли.
— Смотрите, — сказал кто-то, — парень одержим. Посмотрите, у него изо рта пузыри.
Папа стоял в стороне. Хотя поступил он вроде правильно, пригласив факира изгнать злого джинни, священный врачеватель вызывал у него отвращение, потому что взял деньги за визит, и папа предпочитал не вмешиваться.
Он отказался вынести окончательный вердикт. Последовали дальнейшие разбирательства, чуть не приведшие к всеобщей потасовке. Наконец компромисс был найден: факиру разрешили снова сцепиться с парнем и перебросить его через спину в обмен на клятвенное обещание полностью изгнать злого джинни.
Факир подошел к этому со всей ответственностью. Все видели, с каким старанием он принялся за работу.
Маме действительно стало лучше. Теперь она каждый день купалась и нападала на мужа, вооруженная только самым острым из своих инструментов — языком. Назнин ходила под впечатлением и от зрелища, и от выздоровления матери. Позже услышала, вернее подслушала, у парикмахера, что парень теперь хвастается, что унизил такого большого человека, но Назнин все равно верила — еще бы! — что джинни из мамы изгнали. Как — оставалось загадкой, и загадку эту нужно было не решать, а лелеять, как сокровище.
