— А почему «меньшой»? — не удержался от вопроса Роб.
— В моей родной деревне Разан у меня был дядя, Залман Большой. Известный богослов, — объяснил старик.
Роб попросил постелить ему тюфяк в углу просторной общей спальни.
— Ужинать будешь?
Еда выглядела соблазнительно: маленькие кусочки мяса, поджаренные на вертеле, с жирным гарниром из риса (Залман назвал это «плов») и маленькими, почерневшими на огне луковицами.
— А это кошерная пища? — предусмотрительно спросил Роб.
— А как же иначе! Кошерная, можешь есть безбоязненно.
После мяса Залман подал медовые коврижки и приятное питье под названием шербет.
— Ты приехал из дальних краев, — заметил старик.
— Из Европы.
— Из Европы. Ах!
— А как вы догадались?
— По тому, как ты говоришь, — улыбнулся хозяин и, увидев, как вытянулось лицо Роба, добавил: — Ты научишься говорить лучше, не сомневаюсь. Как, интересно, живется евреям в Европе?
Роб не знал, что на это сказать, но потом вспомнил о словах Зеви:
— Евреем быть нелегко.
Залман грустно кивнул.
— А как живется евреям в Исфагане?
— Ой, здесь неплохо. Коран учит людей поносить нас, поэтому иногда нас дразнят разными словами. Но они к нам привыкли, а мы к ним. В Исфагане евреи жили испокон веку, — рассказывал Залман. — Этот город основал Навуходоносор[127], который, согласно легенде, поселил здесь пленных евреев — после того, как завоевал Иудею и разрушил Иерусалим. А через девятьсот лет после того шах Йездигерд[128] влюбился в местную еврейку, именем Шушан-Духт, и сделал ее царицей. Она сумела облегчить положение своего народа, поэтому здесь стало селиться все больше евреев.
Роб подумал, что более удачной маски ему было и не придумать: раз он изучил обычаи евреев, то сумеет смешаться с ними, как муравей в муравейнике.
После ужина он пошел со стариком в Дом мира, одну из нескольких десятков здешних синагог. То было квадратное здание, сложенное из камня в стародавние времена, трещины уж давно поросли нежным коричневым мхом, хотя никакой сырости не ощущалось. Вместо окон в синагоге были лишь узенькие амбразуры, а дверь такая низкая, что Робу, проходя, пришлось нагнуться. Внутрь вел неосвещенный коридор, а в молитвенном помещении лампы освещали лишь столбы, уходившие вверх — крыша находилась так высоко, что ее снизу было и не видно. Мужчины сидели в главной части, а женщины молились в маленьком боковом приделе, отделенном от главной части барьером. Роб нашел, что в синагоге легче творить маарив, чем в пути, в компании всего трех евреев. Здесь был хазан[129], который читал молитву, а все собравшиеся бормотали или пели кому как нравилось, поэтому Роб стал раскачиваться вместе со всеми, уже не так смущаясь незнанием древнееврейского языка и тем, что не всегда поспевал за молитвами.
На обратном пути Залман проницательно посмотрел на Роба и улыбнулся:
— Может быть, тебе, в твои-то годы, хочется развлечений, а? По ночам здесь кипит жизнь на майданах, площадях в мусульманской части города. Там есть женщины и вино, музыка и увеселения — такие, что ты и не представляешь, реб Иессей.
Роб, однако, покачал головой.
— Мне хотелось бы туда пойти, но как-нибудь в другой раз, — ответил он старику. — Сегодня мне нужно сохранить голову свежей, ибо завтра мне предстоит уладить дело великой важности.
* * *
В ту ночь он так и не смог уснуть, лишь ворочался с боку на бок, размышляя, такой ли человек Ибн Сина, с которым легко договориться.
Утром Роб отыскал общественные бани — строение из кирпича, возведенное вокруг природного теплого источника. Едким мылом и чистым холстом оттер въевшуюся за время долгого пути грязь, а когда подсохли волосы, он вынул свой хирургический нож и подрезал бороду, глядя на свое отражение в полированном квадратике стали. Борода стала гуще, и Роб подумал, что теперь он выглядит настоящим евреем.
Он нарядился в лучший из своих двух кафтанов. Надев кожаную шляпу ровно, вышел на улицу и попросил человека с высохшими конечностями указать ему путь к школе лекарей.
— Тебе нужна медресе, то место, где учат? Она рядом с больницей, — ответил нищий. — Это на улице Али, поблизости от Пятничной мечети в центре города. — Получив монетку, хромой благословил потомков Роба до десятого колена.
Идти пришлось долго. У Роба была возможность заметить, что Исфаган — город-труженик. Он повсюду видел людей, занятых различными ремеслами: башмачников и кузнецов, горшечников и колесников, стеклодувов и портных. Миновал несколько базаров, где продавались все мыслимые товары. Наконец он добрался до Пятничной мечети — массивного каменного строения с великолепным минаретом, над которым вились птицы. Дальше лежал очередной рынок с преобладанием книжных лавок и маленьких харчевен, а еще дальше он увидел медресе.
По внешнему периметру школы, среди все новых и новых книжных лавок, призванных удовлетворять любознательность учащихся, стояли длинные приземистые здания, где эти учащиеся жили. Вокруг резвились и играли детишки. Везде можно было увидеть молодых мужчин, в большинстве своем украшенных зелеными тюрбанами. Здания медресе были выстроены из блоков белого известняка, по образцу большинства мечетей Стояли они довольно далеко друг от друга, а пространство между ними заполняли сады. Под большим каштаном, с ветвей которого свисали колючие нераскрывшиеся плоды, шесть молодых людей сидели, поджав под себя ноги, и внимали белобородому человеку в небесно-голубом тюрбане.
Роб подошел ближе к ним.
— …силлогизмы Сократа, — говорил наставник. — Это суждение надлежит с точки зрения логики считать верным, ибо верны и два других суждения. Например, из того факта, что, во-первых, все люди смертны, а во-вторых, что Сократ — человек, с непреложностью следует заключить, что, в-третьих, Сократ смертен.
Роб поморщился и пошел дальше, испытывая легкие сомнения: здесь было много такого, чего он не знал, слишком много непонятного.
Остановился он перед очень старым зданием с пристроенной к нему мечетью и прекрасным минаретом. Спросил учащегося в зеленом тюрбане, в каком из этих зданий учат медицине.
— В третьем отсюда. Вот здесь изучают богословие. В соседнем — законы ислама. А вон в том изучают медицину, — и указал на белокаменное здание с куполом. Оно было так похоже на преобладающий в Исфагане тип построек, что Роб впоследствии всегда называл его не иначе, как Большое Вымя. Рядом с ним стояло большое одноэтажное здание, табличка на котором сообщала, что это маристан — «помещение для недужных». Роб заинтересовался и вместо того, чтобы войти в медресе, поднялся по трем мраморным ступеням маристана и прошел через двери из кованого узорчатого железа.
Он попал в центральный двор с бассейном, где плавали разноцветные рыбки. Под фруктовыми деревьями стояли скамьи. От двора, подобно лучам, расходились коридоры, каждый из которых вел в большую комнату. Все они были заполнены людьми. Роб никогда не видел такого количества больных и увечных, собранных в одном месте, и какое-то время он бродил по двору, дивясь увиденному.
Пациенты собирались группами по роду болезни: вот длинная комната, заполненная мужчинами с переломами костей; вот те, у кого лихорадка; а вот здесь (Роб сморщил нос) явно собрались пациенты, которых мучит понос или иные расстройства пищеварения. Но даже в этой комнате воздух был не такой тяжелый, каким вполне мог быть — большие окна пропускали потоки воздуха, а натянутая на них легкая сетка задерживала насекомых. Роб заметил, что вверху и внизу оконных отверстий сделаны пазы — значит, на зиму можно вставлять ставни.
Стены были чисто выбелены, а полы — каменные, их легко мыть, к тому же благодаря камню в помещении прохладно, когда снаружи стоит жара.
В каждой комнате даже бил свой фонтанчик!
Роб остановился перед закрытой дверью, на которой висела табличка: дар уль-марафтан, то есть «приют тех, кого необходимо содержать в цепях». Отворив дверь, он увидел трех обнаженных мужчин с бритыми головами и связанными руками; надетые на людей железные ошейники были прикованы к высоко расположенному окну. Двое скорчились — то ли спали, то ли были без чувств, а третий смотрел перед собой, он завыл по-звериному, а по запавшим щекам текли слезы.
— Извини, — ласковым тоном проговорил Роб и закрыл дверь в комнату помешанных.
Он вошел в зал, где находились пациенты хирургов, и не без труда подавил желание задержаться у каждой циновки, заглянуть под перевязки, осмотреть культи тех, у кого что-нибудь было удалено, и раны остальных.
Только подумать — каждый день встречаться со столькими интересными пациентами и учиться у великих людей! «Это все равно, — подумал он, — что провести все детство и юность в Дешт-и-Кевир, а потом обнаружить, что тебе принадлежит целый оазис».
