— Я курил на другом балконе, — говорит он, но только я успеваю расслабиться, добавляет: — Но у меня слишком хороший слух, чтобы не подслушать, как некоторые громко перешептываются на кухне.
— Что-то ты опять покраснела, — сочувствует бабуля, — а здесь же вроде бы не холодно. Закрою форточку.
Я пыхчу, но держусь. Не буду оправдываться. Я — взрослая женщина и это мое дело, с кем я целуюсь на улице! Пусть видит, кто хочет!
— О, — тянет бабуля у окошка, — что-то наша соседка тараторит подружке с другого подъезда. Никак новую сплетню нашла!
Таки и видели, вздыхаю, но не от того, что сожалею, а потому что некоторым делать нечего, кроме как чесать языками. За новой порцией домашних настоек инцидент с моим походом за продуктами забывается, мы грызем вкусные ананасы, клубнику без сезона и одну за одной уничтожаем конфеты, собирая горку разноцветных фантиков.
— И как с вами фигуру сберечь? — жалуется бабуля, но тянется за очередной порцией сладкого.
— Пойдем покурим? — отец утягивает Макара на балкон, хоть тот и не курит, и я понимаю, что ни черта не забыто.
— Пойду и я, — поднимается бабуля.
— Покурить? — подхватывается Егор.
Она грозит ему пальцем с наманикюренным ногтем:
— Я тебе покурю, внучек! Я тебе покурю!
— А что, уходите? — грустнеет он.
— Недалеко, — успокаивает она, — и ненадолго. Завтра вернусь.
Мальчик не веселеет и бабуля по-девичьи подмигивает:
— А завтра тебя к себе возьму, все мне расскажешь, что у вас там творится. — Бросает укоризненный взгляд на нас с мамой. — Вы то, небось, за ночь наболтаетесь, а по второму разу одно и то же рассказывать — много важного пропускать.
Проводив до двери бабулю, Егор скрывается в комнате с ноутбуком и последней, как уверяет, на сегодняшний день котлетой. Мама так умиляется признанию своих кулинарных талантов, что даже не думает о коврах и обоях, которые могут пострадать от жирных пальцев ребенка. А мне когда-то влетало!
— Кто он тебе? — спрашивает мама, прикрыв дверь.
— Друг, — улыбаюсь.
— Я не о мальчике, — улыбается тоже.
— Друг? — повторяю, но мама улавливает в голосе неуверенность.
— А с мужем… все?
— Да, развелись.
— Ты понимаешь, о чем я.
Понимаю, но начинать сейчас долгую тему, когда мужчины вот-вот вернутся с перекура не хочу, и мы болтаем о пустяках. Правда, их нет так долго, будто они кальян, а не сигарету раскуривают, и мама успевает рассказать, кого видела, пока меня не было, кто из бывших одноклассников передавал привет и кто безжалостно испортил себе фигуру обжорством, но больше — пьянкой. Болезнь маленьких городков — пить от скуки и ничего не деланья, и даже думать не хочу, какой стала бы я, останься здесь. Наверное, через пару лет — такой же, как наша соседка — алчной до чужих проблесков жизни.
Когда мужчины все-таки возвращаются, мы уже со стола убрали, но папа все равно находит спрятанный коньяк и наливает по последней чарке себе и Макару.
— С ума сошел! — возмущается мама, но стопки не отбирает, а нарезает лимончик. — Дети еще, может, по городу гулять захотят, а ты их спаиваешь!
Отец присматривается к Макару и трясет уверенно головой:
— Егор в комнате, так что не надо мне тут растление приписывать. А если захотят на прогулку, так здесь на машине не сильно разгонишься, так что пусть она во дворе постоит, я присмотрю.
Егор, будто стоял на стреме, тут же заглядывает на кухню.
— На маршрутке поедем, — говорит.
Ясно, что прогулки не избежать, не ясно только, как впихивать в водителя обещанную мальчику папиросу, если вдруг нам попадется пекущийся о пассажирах. На прогулку нас отправляют все вместе: мама машет рукой, как в последний путь, отец курит на этом балконе, а бабушка кричит с балкона соседнего подъезда, что оделись слишком легко, не по погоде и чтобы вели себя прилично.
— Камень в твой огород, — шепчет мне Егор доверительно, — чтобы на виду не зажимались.
— Или в твой, — не теряюсь, — чтобы не объедался.
Темноволосый ежик, попыхтев, выдвигается вперед, к остановке, а мы с Макаром идем следом, как два родителя. Мелькнувшая мысль поражает своей абсурдностью, но веселит, или это настойка виновата. Поскользнувшись на луже со льдинками, я хватаюсь за руку Макара и так и иду, для безопасности.
— Мне понравилась твоя семья, — говорит Макар. — Простые, душевные. Я теперь понимаю, почему ты такая.
— Какая? — бросаю на него любопытный взгляд.
— Добрая, открытая, нежная, в тебе нет налета мишуры, алчности, злости.
Я снова поскальзываюсь.
— Ты словно не обо мне рассказываешь.
— О тебе, — подхватывает крепче, — ты пытаешься стать другой, но я рад, что у тебя не получается.
— Макар…
— Я никогда не встречал таких, как ты, Злата.
— Ты никогда не встречался с девушкой из глубинки.
— Глубинка не делает человека лучше или хуже. От человека зависит, кем быть. Я видел твою подругу — та еще стерва, а вы ведь вместе учились?
С логикой не поспоришь, и я молчу, да и практически пришли к остановке, где с ноги на ногу переминается Егор.
— Замерз? — спрашиваю я.
— Неа, — машет головой по сторонам, — и где они? На чем мы поедем? Я думал, какую маршрутку остановить и как бы задержать, пока вы налюбезничаетесь, — кривится, — а здесь ни одной!
— А это надо подождать, — учу я.
— Долго?
Пожимаю плечами, сверяю время на часах Макара — восемь.
— Вообще-то должны еще быть, — говорю неуверенно.
Оба смотрят с кучей эмоций во взглядах — что взять с избалованных жителей мегаполиса? Я слежу за дорогой, но первым транспорт замечает Егор. Радуется, пританцовывает в нетерпении, а когда маршрутка подъезжает, удивляется, что такая тарабайка еще на колесах, а не на свалке. Подпихиваю его, как в метро, хотя он и протестует, заглянув в салон, что свободных мест нет.
— Постоим, — говорю я.
— Всю дорогу?!
Но в салон подпихивается, кряхтя и постанывая. Стоим. Мне нормально, Егору нудно, потому что водитель с перегаром, но без папиросы, Макар — пригнувшись.
— Дааа, — тянет он, когда выходим на остановке в центре.
— Во-во! — первый раз соглашается с ним мальчик, и оба насуплено провожают взглядом неугодившую габаритами маршрутку.
Городок тоже восторгов не вызывает (так это почти без фонарей, а если бы увидели его при свете?), и я уже придумать не могу, куда их сводить кроме единственной центральной улицы, которую благодаря попутному ветру прошли вдоль довольно шустро, когда Егор замечает на лавочке двух подмерзших девушек в коротких курточках, со снежинками в распущенных волосах, зато накрашенных так обильно, что лицу уж точно не холодно. Таращится на них, и с места его не сдвинуть.
