Он смотрел на Порцию, и у него крепло желание както оградить ее, упрятать в башню и уберечь от всех возможных неприятностей. Чувство это было ему знакомо и прежде, но сейчас оно было неизмеримо острее.
Повеял ветерок, принеся с собой запах дождя. Кажется, Порция была довольна, равно как и он, что стоит на террасе и наблюдает за тем, как ночь вступает в свои права.
В то утро он послушно следовал за ней в двадцати ярдах, гадая, о чем она собирается думать. Ему хотелось обладать способностью не дать ей вообще думать о них.
Когда она думала… это беспокоило и тревожило его. Саймон боялся, что, слишком много размышляя об их отношениях, она убедит себя, что они для нее опасны.
Порция всегда была для него той единственной женщиной, которая, не прилагая со своей стороны никаких усилий, так действовала на его сознание, его чувства — просто самим фактом своего существования. Он всегда знал, что любит ее, но, понимая ее отношение к мужчинам, в особенности к таким мужчинам, как он, скрывал правду, отказывался в ней признаться. Сейчас он больше не мог это скрывать. Последние дни сдернули все завесы и покровы, все тщательно изготовленные щиты. И Саймон остался один на один с тем, что чувствовал. По крайней мере для него все теперь ясно.
Она пока что этого не видит, но увидит непременно.
И что она тогда сделает, что решит?..
Саймон смотрел на Порцию, чувствуя необоримое желание схватить ее сейчас и послать к черту все выдумки о том, что он дает ей возможность прийти к решению самостоятельно. Однако он понимал, что первый же его шаг в этом направлении будет для нее чемто вроде пощечины.
Порция перестанет ему доверять, уйдет в себя.
И он потеряет ее.
Поднявшийся ветерок растрепал ее волосы. Он был свежим, довольно Прохладным; чувствовалось, что дождь не за горами.
Саймон оттолкнулся от стены, шагнул к Порции.
И услышал скрежет вверху. Он поднял голову.
Увидел тень, отделившуюся от крыши, и бросился на Порцию, рванул ее к себе, и они оба оказались на полу террасы. Падая, Саймон успел прикрыть ее и смягчить удар.
Огромная ваза упала с крыши в точности на то место, где мгновение назад стояла Порция. И с грохотом разбилась.
Один отлетевший осколок больно ударил Саймона по руке, которой он защищал Порцию.
А затем воцарилась абсолютная тишина.
Саймон посмотрел вверх и, понимая, что опасность еще не миновала, заставил Порцию быстро встать на ноги.
В помещении ктото вскрикнул, затем все зашумели. На пороге террасы появились лорд Глоссап и лорд Недерфилд.
Одного взгляда им было достаточно, чтобы понять, что произошло.
— О Господи! — Лорд Глоссап подошел поближе. — Дорогая моя, вы целы?
Порция, вцепившаяся в полу сюртука Саймона, сумела кивнуть. Лорд Глоссап неловко погладил ее по плечу, затем бросился к ступенькам и спустился вниз. Шагнув на газон, он повернулся и посмотрел на крышу.
— Я никого не вижу, но мои глаза сейчас уже не те.
Лорд Недерфилд позвал из гостиной:
— Заходите в комнату.
Саймон взглянул на Порцию, почувствовал, как она напряжена. Освободившись от его объятий, девушка позволила ему довести ее до двери.
В гостиной раскрасневшаяся леди О., стукнув тростью о коврик, воскликнула:
— Да что же это творится на белом свете?
Дверь открылась, и появился Бленкинсоп:
— Да, милорд?
Лорд Недерфилд махнул рукой:
— Немедленно найди Стоукса. На мисс Эшфорд было совершено нападение.
— О Боже! — Лицо леди Келвин покрылось мертвенной бледностью.
Миссис Бакстед подсела к ней и погладила ей руки.
— Нуну, мисс Эшфорд находится здесь, она цела и невредима.
Девицы Хэммонд, сидевшие рядом с матерью, залились слезами. Леди Хэммонд и Люси Бакстед, чувствовавшие себя не намного лучше, принялись их успокаивать. У миссис Арчер и леди Глоссап вид был весьма ошеломленный и удрученный.
Когда лорд Глоссап вернулся, лорд Недерфилд взглянул на Бленкинсопа и сказал:
— Пожалуй, передай Стоуксу, чтобы он пришел в библиотеку. Мы будем ждать его там.
Похоже, никакой полезной информации из произошедшего инцидента извлечь было нельзя.
С помощью Бленкинсопа и слуг установили местонахождение всех четверых подозреваемых. Джеймс и Десмонд ушли перед этим из гостиной и предположительно направились в свои комнаты; Генри находился в кабинете имения, а Эмброз в своей комнате писал письма. Каждый из них мог совершить покушение.
Стоукс и лорд Глоссап полезли на крышу; вернувшись, Стоукс подтвердил, что забраться на нее не составляло труда и любой здоровый мужчина способен был столкнуть каменную вазу с постамента.
— Ваза тяжелая, но она не закреплена на постаменте. — Стоукс посмотрел на Саймона и нахмурился. — У вас кровь.
Саймон взглянул на предплечье. Осколок распорол ему сюртук, и рукав был в крови.
— Кость не задета. Кровь уже остановилась.
Сидящая рядом с Саймоном Порция потянула его за рукав, чтобы посмотреть на рану. Увидев ее, она побледнела еще сильнее.
— Если мы вам больше не нужны, я бы хотела удалиться, — обратилась она к Стоуксу.
— Пожалуйста, — поклонился Стоукс. — В случае необходимости я могу поговорить с вами завтра.
Когда Саймон и Порция встали, Стоукс устремил красноречивый взор на Саймона. Догадываясь, что Стоукс намерен повторить очевидное — Порцию нельзя оставлять одну ни на минуту, — Саймон покачал головой. Она не останется одна, и ему не надо напоминать о причине.
Когда они поднялись по лестнице, Порция заявила:
— Нужно осмотреть эту рану. — И направилась к его комнате.
Саймон нахмурился, но последовал за ней.
— Рана пустячная, я даже не чувствую ее.
— Раны, которых люди не чувствуют, иногда ведут к гангрене.
Дойдя до его комнаты, она повернулась к нему.
— Рану надо промыть и смазать.
Саймон остановился, посмотрел на ее лицо — решительное и упрямое, хотя все еще остающееся бледным. Он распахнул дверь и сказал:
— Если ты настаиваешь.
Естественно, она настаивала, и ему ничего не оставалось, как сдаться. Придется сидеть с обнаженной грудью и терпеть ее вздохи и хлопоты.
С юных лет Саймон терпеть не мог, когда женщины суетятся вокруг него и лечат его болячки. У него было немало шрамов, но они его никогда не беспокоили.
И сейчас, скрипнув зубами и усмирив свою гордость, он позволил Порции возиться с ним.
Он чувствовал себя так, как может чувствовать победитель, низведенный до уровня беспомощного шестилетнего ребенка, не способного воспротивиться женской потребности проявить о нем заботу. Он словно попал в капкан.
