не надо меня жалеть, ладно? Ты хоть и хорошая, но все равно такая же собака, как я.
– Почему ты мне ничего не сказала?
Мой сверкающий в воздухе гнев опережает меня. До меня вдруг доходит, что я с силой сжимаю ее худенькие плечи.
– Одна из нас заслуживала шанса, – говорит она.
Я отпускаю ее, сажусь на пол, и на меня неожиданно накатывает страшная усталость, превращая меня в куклу с обрезанными веревочками.
– Странно… – произносит Джек. – Это незнание. Я вроде счастлива, но так ли это на самом деле? Вроде испытываю злость, но настоящая ли она? Может, это всего лишь крохотная дырочка в ступеньке лестницы, прореха, которую никто так и не удосужился заделать?
Она изображает пальцами ножницы, делает вид, что режет, и каждый раз, делая следующий воображаемый надрез, прищелкивает языком.
– Чик-чик-чик. Павел первым понял, что я покатилась вниз. Я рассказала ему, что видела мертвых псов. Думала, это призраки. У него тоже были видения. Иногда вставка приводит к такому побочному эффекту, и тогда мозг неправильно обрабатывает эмоционально насыщенные воспоминания, превращая их в галлюцинации. Так или иначе, Павел мне помог.
– Он подсадил тебя на наркотики! – восклицаю я, и к горлу подкатывает тугой комок ненависти.
– Благодаря им я перестала причинять окружающим боль, – отвечает Джек. – Павел сам до этого допер, став первым объектом исследований Фэлкона и Мии. Их доброволец. Ты знала, что в Польше он настоящая знаменитость? Как-то на Рождество прикончил всю свою семью. Мать, отца, бабушку и, по-моему, тетю. А заодно жену и четверых детей. Связал их, а потом по одному целую неделю выносил на улицу. Потом надолго угодил в тюрьму, но даже длительный срок рано или поздно все же заканчивается. Насколько я помню, его дело прогремело где-то в шестидесятых.
Я вспоминаю постоянные слезы Павла, его бесконечную скорбь и татуировку в виде вереницы шахматных фигур. По всей видимости, даже успешная вставка может обернуться наказанием. Она дает пространство для раскаяния.
– Зря они его отсюда выгнали, – говорит Джек. – Он просто пытался мне помочь. Сандайл – его дом. В его случае вставка перестала работать несколько лет назад, но он сохранил это в тайне. Во всяком случае, лучше, чем я. Мы изыскивали разные способы выпустить наружу свое начало. Он гробил животных. А я так боялась сделать больно тебе.
– Это он убил Ниневу? – неожиданно спрашиваю я. – А зайцы с выколотыми глазами – тоже его работа?
– Ты уверена, что тебя сейчас должны интересовать коровы и зайцы?
Джек улыбается своей бледной улыбкой, лишенной даже намека на радость. Перед моим мысленным взором встает Нинева со своими большими глазами, я вспоминаю, как она любила, когда ее поглаживали по морде, и как смирно она стояла, когда ее доили. Вдруг я чувствую, что больше не могу, и с размаху отвешиваю Джек увесистую затрещину.
Она отшатывается, с интересом смотрит на меня, подносит руку к щеке, тут же приобретшей нежно-розовый цвет, и говорит:
– Может, вставка никогда не работает вечно, может, это всего лишь вопрос времени. Как насчет тебя, Роб? В последние дни ты ведешь себя как-то непривычно – дерешься, порываешься стрелять собак. Как ты себя чувствуешь? – Обескровленные губы Джек расплываются в улыбке. – А может, ты у нас тоже паршивая псина?
Роб
Я смотрю на Колли, устроившуюся напротив меня, и говорю:
– Всего до конца они мне так и не рассказали. Даже тогда. Ученые со своими извечными секретами. Зато рассказала Джек. Оставила мне послание, которое я в конечном счете нашла.
Вокруг нас дышит Сандайл. Мы практически подошли к точке невозврата.
Я вытаскиваю из кармана листы блокнота – похороненное послание Джек, тайну Снупи. Бумага влажновата и размякла на сгибах, но почерк сестры – строки, написанные синей шариковой ручкой, – просматривается вполне отчетливо. «Что с тобой? – спросила, нет, даже проорала я Джек. – Почему ты такой стала?» В тот день мне довелось ее ударить.
В каждой сказке говорится: стоит узнать настоящее имя человека, как ты тут же обретаешь над ним власть. Но никто никогда не говорит, что все может обернуться и ровно наоборот. То, что ты узнаешь, может держать тебя в повиновении.
Я не дам Колли прочесть письмо. Оно не для детских глаз.
Я протяжно вздыхаю и говорю:
– Как оказалось, мы совсем не из Небраски. Ничуть.
Джек, когда-то давно
Санденс,
Это письмо я писала тебе много раз и до сих пор не знаю, отдам его тебе или нет. Правда не всегда влечет за собой свободу.
Впервые ее так назвали не газеты, а Лина с Бертом, хотя сейчас этого, пожалуй, уже никто и не вспомнит. В Боне народ считал, что это какая-то шутка, может, о том, как много у них собак. Они без конца говорили: «Пора ехать домой на щенячью ферму», «Когда мы только-только поселились на щенячьей ферме». И все прочее в том же духе. Только никаких щенков у них сроду не было. Вместо псов там жили мы.
Поначалу там были и другие ребята. Одних родила Лина, других они подбирали с улицы в городах. К какой категории принадлежали мы? Этого я тебе сказать не могу. Зачем Лине с Бертом вообще нужны были дети, чтобы растить их в клетках? Ответов на этот вопрос может быть много, но хороших среди них не отыскать. Время от времени туда на машинах приезжали какие-то люди, чтобы поглазеть на запертых в клетках малышей. Я тогда все пыталась сообразить, что хуже – оставаться там или дождаться, когда тебя посадят в автомобиль и увезут. Но нас с тобой так никто и не забрал. Когда к нам кто-нибудь подходил, мы кусались.
Еды и воды у нас никогда не было достаточно, но мы неизменно друг с дружкой делились. И дрались за них с другими – Берту это казалось забавным. Что еще тебе сказать? Я помню задний двор с развешанными на нем для просушки шкурами. В сарае на крючке висела какая-то завернутая в марлю штуковина – так обычно вешают ветчину, только мне кажется, что это было что-то совсем другое. Штуковина все поворачивалась и поворачивалась в лучах пробивавшегося сквозь зарешеченное окно солнца.
В историях, которые рассказывал Павел, кое-что действительно было правдой.
Лина с Бертом перестали спать по ночам – насколько я понимаю, примерно в этот период занялись собственным производством метамфетамина. Нас перестали кормить. Ребят становилось все меньше и меньше. Помню, один из них, чтобы со всем этим покончить, даже прыгнул в колодец.
В конечном итоге остались только ты и я. На дне
