— А если, скажем, одна мина не сработает?
Незнакомец недовольно свел брови к переносице:
— Если... Если... В нашей работе под этими «если» можно похоронить все. Сработают, Самарин! Наши техники дают полную гарантию. Полную, а у них тоже и головы на плечах, и своя честь. В общем, я сейчас пошлю в Центр шифровку с одним словом «мины», и мы с вами приступим к разработке плана наших действий. Как у вас с Осиповым?
— Пока ничего существенного. Буду выходить на него непосредственно и через профессора Килингера, но второй путь может оказаться не коротким.
— Но вы же с ним познакомились?
— Еще не то знакомство.
— Ну что ж, тут вам все виднее. Советовать не имею права. Но дело это надо двигать... Меня особо интересуют немцы. Я читал все ваши донесения, и мне нравится, как вы ведете работу с ними. Очень интересен Килингер. Вот вам конкретность, подтверждающая, что любой мало-мальски мыслящий немец не может не прийти к мысли о роковом исходе войны для Германии, для немецкой нации. Он, конечно, этой мыслью напуган, но это поможет ему домыслить все до конца. Выход через него на Осипова мне кажется вполне естественным. Интересно ваше донесение о поездке в Берлин. Каков папаша вашего дружка Вальрозе?
— Не прост. С одной стороны, рядом портреты Гитлера и погибшего на фронте их сына, а с другой — не терпит Геббельса, выключил приемник при первых же словах его речи. Объяснил, что ему сейчас трудно слушать длинные речи. Ироничен и к Герингу. Однако он послан партией в главное интендантство, чтобы искоренить там коррупцию и бестолковость... Весьма не глуп, немного сентиментален, хороший семьянин, оставшегося сына всеми способами спасает от войны, у него на этот счет есть своя теория — где человек во время войны становится в меньшей степени мишенью. Он даже меня пообещал устроить где-нибудь в тылу.
— Любопытно... любопытно... — кивал головой Незнакомец. — Если б вы знали, как мне хотелось бы сейчас находиться в Германии и наблюдать весь процесс национальной катастрофы! Последний раз я был там в течение года вплоть до начала войны. Между прочим, мой заброс туда был осуществлен отсюда — я уехал из Лиепаи вместе с немцами, репатриировавшимися в Германию, на родину. А там я осел во Франкфурте-на-Одере, так что через меня шел весь поток войск, направлявшийся к нашей границе. Так вот тогда таких немцев, как ваш Килингер, в Германии я не нашел бы днем с огнем. Все поголовно были в тяжелом угаре от побед в Европе. Обедая с французским вином, поднимали тост «за Францию на немецком столе».
А уже зимой стали появляться прозревшие. Никогда не забуду, как летом сорок второго года в одну франкфуртскую пивнушку забрел инвалид — слепой солдат и стал всем рассказывать, как он ослеп в тот день, когда увидел Москву. Все от него шарахаются, а он — свое. И главное — непонятно, шутит он или издевается... Они же все помнили газеты с заголовками На всю страницу «Солдаты фюрера видят Москву». Даже песню об этом сочинили. Только Россия стала для немцев тиглем, где переплавляются все их идеалы и надежды. И даже этот твой молодой крысенок-гестаповец Вальрозе и его папаша жар тигля уже почувствовали...
— Раз уж вы о нем вспомнили, какое мне указание насчет контактов с ними?
Неизвестный рассмеялся:
— Иван Николаевич просил сказать вам так: несмотря на выговор за Берлин, контакты с Вальрозе поддерживать. Узнай у своего крысенка — только точно, — какая должность у его папаши.
Так они разговаривали до позднего вечера. Рудзит уже давно вернулся с улицы, поворчав, что «даже кошки спят», не отцепляя протеза, неловко улегся на постели и вскоре мирно захрапел. Самарин не уставал удивляться умению Незнакомца отрешиться от того, что ему предстояло, возможно, уже завтра, и спокойно разговаривать о совершенно другом. А его мозг цепко держал то завтрашнее. Вот и сейчас у него возник вопрос:
— А что, если они уже сейчас обнаружили, что доллары фальшивые?
— Это им не по силам и не в их здешних возможностях, когда они просто не могут обратиться к специалистам. Кроме того, эти доллары, изготовленные в Берлине — кстати заметить, великолепно — с целью подрыва американской валюты, распространены по всему миру и, вполне естественно, могли попасть в руки немецких коммерсантов. — Неизвестный помолчал, глядя на спящего Рудзита, затем сказал тихо: — Слабо́ гестапо иметь такие кадры. А? Но спать надо и нам. Я ночую здесь. Пошли, я провожу вас до улицы. Узнавайте, когда они нас примут, но встретите вы меня на вокзале послезавтра в десять тридцать пять утра, я приеду с кенигсбергским поездом. Хорошо бы, если бы вместе с вами меня встречал и ваш крысенок. Понимаете? Но так как я приезжаю всего на один день, встречу с клиентами надо назначить на послезавтра же вечером.
Не выходя из-под арки ворот, они остановились, и Незнакомец оказал:
— Забыл вам представиться — Павел Владимирович. Пока... — Он крепко пожал Самарину руку.
Павел Владимирович всей правды о цели своего приезда в Ригу Самарину не сказал. Дело в том, что с момента, когда стало ясно, какой товар продают гестаповцы, в Центре занялись тщательным обдумыванием этой ситуации и пришли к выводу, что после сделки гестаповцы, так или иначе, Самарина должны устранить. Они могли это сделать и в момент завершения сделки. Самарин об этой грозящей ему опасности не сообщал, но не боялся ли он, что Центр расценит это как его трусость. И было принято решение вывести Самарина из-под удара, и сделать это так, чтобы он мог продолжать свою работу в Риге. И заодно отправить на тот свет двух матерых гестаповских бандитов. Это было поручено Павлу Владимировичу, никто другой, как он — настоящий немец, не мог достоверно сыграть роль отца Самарина.
Буквально на другой же день он самолетом был доставлен к границе Латвии, а оттуда партизаны перебросили его в Ригу. Об истинной своей задаче Павел Владимирович не должен был говорить Самарину, чтобы не вызвать у него мысль, что у Центра сложилось впечатление, будто сам он в обстановке разобраться не смог, — ведь ему предстояло продолжать работу.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Поезд из Кенигсберга опаздывал, и Вальрозе, охотно согласившийся вместе с Самариным встречать его отца, начал нервничать — ему нужно было ехать на какое-то совещание,
— А где твой отец останавливается? — вдруг спросил он. — Вези его ко мне. Пустая квартира. Вот тебе ключ.
Самарин подумал и согласился:
— Спасибо. Но он особенно тебя не затруднит — он приезжает всего на один день.
Они уже около часа прогуливались по пустынному перрону, и Вальрозе все чаще поглядывал на вокзальные часы.
