Но часто по вечерам Уиллис уходил на встречи, заседания комитетов или слушания по какому-нибудь вопросу, например о прокладке автострады от Пасадены до Лос-Анджелеса (он был за это) или о проекте нового городского совета, предложенного компанией «Бейкуэлл и Браун» (ему нравилась башня, а другие предпочитали купол).
У Лолли были свои неотложные дела. Клуб «Вечер понедельника» проводил встречи в Дамской гостиной отеля «Хантингтон», где говорили о литературе и географии, а дамский комитет охотничьего клуба «Долина» собирался для подготовки новогоднего бала и украшения цветами повозок, участвующих в Турнире роз. Лолли, точно так же как брат, очень ответственно относилась к своей общественной работе, и от этого ее лицо делалось каким-то натянутым — как будто на перегретом молоке образовалась пенка. Несмотря на худобу, частые, но непонятные хвори, Лолли была энергична, организованна, упорна, тщательно следила за собой, вела аккуратный дневник, куда записывала свои встречи, составляла ежедневный список дел на отдельном листке, который потом складывала и опускала в карман: написать мэру о том, что гонки на фаэтонах опасны; поговорить с поваром, как жарить гуся к Рождеству; выбить ковры; проплыть 1 милю («1» было аккуратно зачеркнуто, а поверху написано «2»). Эта ее деловитость — пусть даже она казалась тонким, стройным, неземным созданием — никак не вязалась с рассказами Розы о немощной, хилой больной, которая чуть ли не на ладан дышит. Правда, ее бесконечные рассказы о железной воле были глуповаты, как и ее решительные заплывы в бассейне только потому, что у нее якобы «не хватало жира, чтобы держаться на плаву». Но она вовсе не была девицей «не от мира сего», как отзывалась о ней Роза; да и капитан Пур был отнюдь не «капризный маленький мальчик».
Они были богаты, избалованны и своеобразны, но к Линде относились неизменно хорошо.
Линда сама поняла, что Роза несправедливо отзывается о Пурах, точно так же как ей стало ясно, что ранчо и город — единый, нераздельный мир, в котором, как ей казалось все больше и больше, должно найтись место и для нее. Каждый вечер, опуская голову на длинную узкую подушку, глядя на простиравшийся над ней шелковый балдахин и слушая спокойное тиканье часов, Линда все больше привыкала к комнате, которая в первую ночь показалась ей такой чужой. И только она привыкла к жизни в доме — даже называла маленькую уютную комнату «своей», не замечая этого, — как Брудер спросил ее, когда она вернется в дом для работников.
— Я не могу туда вернуться, — ответила она.
— Понятно. Но не стоит слишком уж входить во вкус, а то трудно будет возвращаться, когда закончится сезон.
— Когда наступит время, я буду готова вернуться. Это же просто большой старый дом.
Она положила руки ему на плечи и по-особенному наклонила голову — она заметила, что это действует на него лучше всяких слов. Линда не знала тогда, что говорит неправду, — она просто не знала свое сердце настолько хорошо, чтобы быть до такой степени расчетливой. Нет — она всего лишь говорила то, что должна была, даже если это и оказывалось неправдой. Она хотела сказать, что вернется в дом для работников, как только ей позволит Уиллис, и, сверх всяких ожиданий, Брудер поверил ей.
— Я поговорю с Уиллисом, — сказал он.
— Я пробовала, — быстро ответила Линда. — Он ничего не хочет слышать. И потом, какая вообще разница? Я же почти все время здесь, на кухне, что раньше, что теперь… С тобой.
Грубо обструганные, некрашеные полки, кое-как настеленные половицы, между которыми вечно забивалась грязь, заляпанная клеенка вдруг опротивели ей; неужели здесь ей было суждено провести свою жизнь? Но она продолжила:
— Ничего и не поменялось. Может, я еще буду спать здесь, в маленькой комнатушке…
Она показала рукой туда, где прошла их ночь; но сейчас у Линды уже было с чем сравнивать, и она заметила, что комната эта вовсе и не комната, а почти чулан; как-то Роза показала Линде платяной шкаф Лолли — он был раза в два больше.
Но как раз тогда, когда в Линде происходили почти незаметные даже ей самой перемены, Брудер начал ощущать незнакомое ему прежде доверие. Он, не рассуждая, верил Линде так же, как ясно помнил все ее тело: очертания сильных мышц на руках, узкие, очень светлые бедра, розовые соски, в радостном возбуждении потянувшиеся к нему, черный треугольник волос между ног. Он ходил только к проституткам и никогда особенно внимательно к ним не присматривался, не хотел заглядывать им в глаза; его руки шарили в темноте по холодной, бесчувственной плоти, он делал свое дело и неизменно благодарил. Он был из тех, кто платит вперед, поэтому девушка могла быть уверена, что его слово твердое, деньги — настоящие и она может немного отдохнуть, если получалось; Брудер не питал иллюзий насчет того, о чем девушка думает. Но оказалось, что с Линдой он получил удовольствие совершенно другого рода, и тех коротких часов, что они провели вместе, ему было мало — он хотел еще. По ночам он напоминал себе, что терпение — великая добродетель, иногда он думал, что если бы женился на Линде, то они бы наконец соединились и Уиллис позволил бы ему построить дом на дальнем конце рощи, и там они вместе будут встречать все, что им готовит судьба. Что именно, ему было не так уж важно: Брудер все так же несокрушимо верил в судьбу — им суждено быть вместе, и время для этого придет, а если этого не произойдет, то что же ему останется? Он обязательно скажет ей: «Мы будем вместе». И она ответит: «Я знаю».
Улучив удобный момент, они целовались, растирали замерзавшие в сумерках руки, и Брудер совсем не замечал, как уклончивы ее губы и не слишком ласковы пальцы. Когда она спросила о Розе — почему это он проводит с ней столько времени? — он не расслышал скепсиса в ее голосе.
— Сколько мне раз повторять? Мы друзья, и я обещал помогать ей.
Когда Брудер сказал, что ей нужно быть поосторожнее с Уиллисом, он не обратил внимания, что она отвела глаза. Он не видел, как радостно улыбалась Линда, если Уиллис заходил в дом для работников. Брудер мог быть подозрительным к кому угодно, но только не к ней. «Линда — человек не двуличный», — признался он как-то Розе, и она рассеянно ответила: «Ты прав, я уверена».
Как-то вечером Брудер попросил Линду побыть с ним.
— Посидим у огня, посмотрим на звезды, — предложил он. — Вон их сегодня сколько.
Она не отказалась и попросила:
— Дай только схожу наверх, умоюсь, переоденусь.
Он ответил, что она и так красавица, но она возразила:
— Я с пяти утра на кухне. Разреши мне привести себя в порядок.
Он сжал ее руки, она выскользнула из его объятий и побежала вверх по холму.
У нее в комнате было овальное зеркало в деревянной раме; глядясь в него, Линда переоделась, причесала волосы, мазнула по губам Розиной помадой, застегнула на шее цепочку с коралловой подвеской. Платье было уже старенькое, но Эсперанса вышила красные и желтые розы на манжетах и воротничке; Линда развернула чулки, которые она купила перед приездом сюда, и их шелк показался ей каким-то мертвым, безжизненным. Ей очень хотелось нового платья и новых чулок, но у нее не было ни того ни другого; она напомнила себе слова Брудера о терпений. Он любил повторять, что надо терпеть — и тогда дождешься своей судьбы. Она поддразнивала его: «А что, если мне на роду написано другое? Может, мне лучше поторопиться и не упустить свое? Схватить за хвост удачу?»
С этими словами она притягивала Брудера к себе за рубашку, и, если рядом никого не было, они целовались. Однажды Хертс и Слай увидели, как они обнимались, один сказал: «Ого! Вот оно, значит, как!» — другой рассмеялся, а Линда с Брудером, не выпуская друг друга из объятий, расхохотались, уткнувшись друг другу в волосы.
В дверь постучали.
— Линда, вы у себя? Лолли просила узнать, сможете ли вы сегодня вечером присоединиться к нам?
Через закрытую дверь она ответила:
— Нет, сегодня никак не могу.
— Такое срочное дело? До утра нельзя отложить?
Она поблагодарила Уиллиса и сказала, что в следующий раз обязательно воспользуется приглашением, и он с некоторой досадой спросил:
— Но почему же не сегодня?
Она ответила, что ей нужно вернуться на кухню. Уиллис сказал, что сегодня будет музыка, и, понизив голос, добавил, что на льду уже охлаждается отличное шампанское, Лолли его пить не будет, а ему одному пить не очень удобно.
— Линда, ну пойдемте же, выпьем немного!
Она задумалась; в зеркале отражалась красивая девушка, одетая скорее для вечернего приема, чем для ночи у костра.
— Нет, не могу, — не сдавалась она.
Тогда Уиллис сказал:
— А если я очень попрошу?
Он нетерпеливо застучал в дверь, потом повернул ручку (только сейчас Линда заметила, что из двери давно уже вырезали замок) и показался на пороге ее комнаты. На нем был смокинг, волосы тщательно уложены и зачесаны назад; он потрясающе выглядел, а в руке держал розу с белой сердцевиной.
