Обсуждение Тезисов в партии, как писал Ленин в послесловии к работе, показало три точки зрения: «Около половины участников высказалось за революционную войну..; затем около четверти за т. Троцкого, предлагавшего «объявить состояние войны прекращенным, армию демобилизовать и отвести по домам, но мира не подписывать», и, наконец, около четверти за меня [2].
10(23) января в Петрограде открылся 3‑й Всероссийский съезд Советов. Тот самый, что утвердил роспуск Учредительного собрания и заложил основы конституционного строя Советской республики. На нем разгорелись острые дебаты по вопросу мира с Германией. Возможность заключения аннексионного и сепаратного мира подверглась ожесточенной критике со стороны меньшевиков и правых эсеров. Несмотря на политическое и уже военное противостояние между этими партиями и СНК, они по-прежнему были представлены в выборных Советах, а следовательно, их фракции принимали участие в работе Съезда.
Выступали «соглащатели» как с патриотических, «оборонческих» позиций, так и с позиций интернационалистических. Например, правый эсер Коган–Бернштейн заявил в своем выступлении, что внешняя политика Советской власти не соответствует принципам Интернационала [3].
С радикально–революционных позиций выступали отдельные представители левых коммунистов и левых эсеров (другие представители выступали в поддержку политики СНК — в то время единства позиций не существовало).
С ответным словом выступил главный докладчик по вопросу Брестского мира, глава российской делегации Троцкий: «Кто скажет, что есть возможность дать ручательство за заключение только общего и только демократического мира, тот — демагог и шарлатан… Это значило бы, что русская революция берет на себя обязательство одними своими силами опекать весь мир и устранить в нем в ближайшем будущем все насилия и несправедливости существующего строя» [4].
Никаких конкретных решений по результатам этих прений принято не было. Позиции сторон были несовместимы. Троцкий писал о резолюции съезда: «Поскольку в этот момент уже выявились по вопросу о мире разногласия как внутри РКП (в Российскую коммунистическую партию большевиков РСДРП(б) была переименована на Седьмом партийном съезде, прошедшем 6‑8 марта 1918 года, здесь в воспоминаниях Троцкий торопит события — Д. Л.), так и между коммунистами и левыми эсерами, всякая конкретизация директив могла бы еще более обострить борьбу мнений и столкнуть на съезде отдельные части РКП между собой. Поэтому резолюция была нарочито составлена таким образом, чтобы, не давая конкретных директив, предоставить ЦК РКП и советскому правительству свободу действий» [5].
В заключительном слове глава брестской делегации, нарком иностранных дел сказал: «Мы едем сегодня глубокой ночью в Брест-Литовск… мы не говорим здесь никаких торжественных слов, мы не даем никаких клятв, но мы обещаем вам вместе с вами бороться за честный демократический мир. Мы будем бороться, и они не сумеют нам противопоставить угрозу наступления, ибо у них не может быть уверенности в том, что германские солдаты пойдут в наступление. Мы будем, нимало не колеблясь, продолжать демобилизацию армии, ибо мы продолжаем формировать социалистическую красную гвардию. И если германский империализм попытается распять нас на колесе своей военной машины, то мы, как Остап к своему отцу, обратимся к нашим старшим братьям на Западе с призывом: «Слышишь?» И международный пролетариат ответит — мы твердо верим в это: — «Слышу!» [6].
Здесь мы видим со стороны Троцкого как предположение о том, что Германия не сможет наступать, так и надежду на помощь мирового пролетариата в случае, если Германия все же пойдет в наступление. Правда, в подтверждение своих слов Троцкий лишь цитирует Гоголя.
11(24) января состоялось обсуждение вопроса о мире на заседании ЦК РСДРП(б). Сохранилась стенографическая запись этих дебатов: «Первым берет слово тов. Ленин, который указывает, что на собрании 8(21) января по этому вопросу наметились три точки зрения, и ставит вопрос о том, обсуждать ли вопрос по пунктам тезисов, изложенных им, или же открыть общую дискуссию. Принимается последнее, и слово предоставляется тов. Ленину.
Он начинает с изложения трех точек зрения, наметившихся на предыдущем собрании: 1) сепаратный аннексионистский мир, 2) революционная война и 3) объявление войны прекращенной, демобилизовать армию, но мира не подписывать. На предыдущем собрании первая точка зрения собрала 15 голосов, вторая — 32 и третья — 16» [7].
Далее Ленин вновь излагает содержание своих Тезисов и встречает возражения со стороны Сталина и Зиновьева, которые говорят о росте революционного движения на Западе. «Тов. Ленин указывает, что он не согласен в некоторых частях со своими единомышленниками Сталиным и Зиновьевым. С одной стороны, конечно, на Западе есть массовое движение, но революция там еще не началась. Однако если бы в силу этого мы изменили бы свою тактику, то мы явились бы изменниками международному социализму». «Если мы верим в то, что германское движение может развиться не медленно в случае перерыва мирных переговоров, то мы должны пожертвовать собою… Но суть в том, что там движение еще не началось…»
В итоге на голосование ставится нейтральная, не затрагивающая по существу позиции ни одной из сторон формулировка: «Мы всячески затягиваем подписание мира» [8].
Ленин со своей позицией «передышки» объективно оказался в меньшинстве. Большинство партии и советское большинство (учитывая позиции левых эсеров) выступало за ведение революционной войны.
Дебаты о мире и войне в Петрограде становились все ожесточеннее. Сухая стенографическая запись выступлений на заседании ЦК РСДРП(б) от 19 января (1 февраля) демонстрирует тот редкий, почти невозможный случай, когда Ленин — блестящий полемист — в пылу спора выходит из себя: «Ленин полагает, что для разубеждения товарищей — сторонников революционной войны самое лучшее было бы съездить на фронт и там воочию убедиться в полной невозможности ведения войны» [9]. Однако единственной победой Ленина в этих дебатах было принятие нейтральных, ни к чему не обязывающих формулировок. Это в итоге сыграло с лидером большевиков злую шутку.
17(30) января возобновились переговоры в Бресте. 11 дней Троцкий как мог затягивал переговоры. 28 января (10 февраля) Германия предъявила России ультиматум.
Кюльман заявил: «Наши предложения известны уже давно, все связанные с ними вопросы подробно обсуждались, и, я полагаю, можно сказать с полным правом, что все возможные доводы подверглись всестороннему рассмотрению, и теперь настало время решений».
Кюльман продиктовал предлагаемую немцами формулировку: «Россия принимает к сведению следующие территориальные изменения, вступающие в силу вместе с ратификацией этого мирного договора: области между границами Германии и Австро–Венгрии и линией, которая проходит… (линия Гофмана — Д. Л.) впредь не будут подлежать территориальному верховенству России. Из факта их принадлежности к бывшей Российской империи для них не будут вытекать никакие обязательства по отношению к России. Будущая судьба этих областей будет решаться в согласии с данными народами, а именно на основании тех соглашений, которые заключат с ними Германия и Австро–Венгрия».
Передавая эту формулировку советской делегации, Кюльман добавил, что принятие ее является conditio sine quo non, т. е. абсолютно обязательным условием» [10].
Получив ультиматум, Троцкий по собственному усмотрению выбрал один из вариантов разрешения брестского вопроса — решился применить свою формулу «ни войны, ни мира». Позже многе было сказано о том, что свое решение Троцкий принял в прямом противоречии с указаниями Ленина. В реальности, если таковые негласные указания, или личные договоренности и существовали, то руководствоваться этими «директивами» Троцкий был не обязан. Они никак не могли являться мнением ЦК партии, самой партии или советского правительства. Советы твердо стояли на позиции революционной войны. Применением своей формулы Троцкий хотел спасти положение, разрешить конфликт максимально безболезненным образом. Но Троцкому суждено было страшно ошибиться.
28 января (10 февраля) он выступил с декларацией о том, что Советская Россия войну прекращает, армию демобилизует, но мира не подписывает. 5(18) февраля в полдень германские войска перешли в наступление по всему Восточному фронту. Наиболее дисциплинированные остатки российской армии, которые держались на фронте только надеждой на скорый мир, откатывались перед германскими частями, не оказывая никакого сопротивления.
