утонуть… Это намного хуже. Это не просто трагическая случайность. Это злой умысел. А значит, Кэтрин любила чудовище.
Она повысила голос в тщетной попытке переубедить Саймона и доказать, что он запутался:
– Признаю: ты совершил немало дурных поступков, но мужчина, которого я обожала, никогда так не поступил бы. Ты не смог бы обнимать меня, вытирать мне слезы, спасать нашу семью, зная при этом, что я ни в чем не виновата. Поэтому умоляю: скажи, что ты просто запутался и Билли умер не из-за тебя.
Саймон не сумел бы ответить ей даже при всем желании. Чувство вины сжимало горло с такой силой, что нечем было дышать. Он не мог пошевелиться, хотя тело ощутимо трясло в конвульсиях.
Кэтрин упала в кресло, пытаясь осознать услышанное. Она так и не смирилась со смертью Билли – ни одной матери этого не дано. И все же понемногу образ безжизненного тельца вытеснило из ее головы. Теперь, когда Кэтрин думала о сыне, первым делом вспоминалась его беззубая улыбка с рождественских фотографий. Сколько раз она их разглядывала – не сосчитать…
Каждый раз в его день рождения Кэтрин запиралась в спальне, доставала из обитой бархатом коробки, что стояла в углу шкафа, крошечные голубые пинетки и бережно теребила их в пальцах, как когда-то – наряды матери. Она подносила их к носу и глубоко вдыхала в надежде уловить давно растаявший запах.
И вот сейчас выясняется, что Билли погиб не по ее преступной небрежности. Он умер от рук родного отца, стал жертвой его извращенной, надуманной злобы.
Кэтрин невольно представила, как тот стоял над Билли, подобно Жнецу Смерти, и равнодушно смотрел на младенца, захлебывающегося водой.
Накатила дикая злость. Захотелось крови.
Саймон не замечал ее яростной гримасы. Он привык находить себе оправдания, обвинять во всем других. Но сейчас винить было некого. Кеннет оказался прав: его сын – то еще чудовище.
Первый физический контакт за последние двадцать пять лет между Саймоном и Кэтрин Николсон случился, когда она с неожиданным для своих лет проворством вскочила с кресла и заорала, осыпая его градом ударов:
– Сволочь!
Саймон не успел поднять руки, чтобы прикрыться. Он попытался оттолкнуть ее, и Кэтрин саданула его коленом в пах. Саймон согнулся пополам от мучительной боли, и Кэтрин набросилась на него с пощечинами. Ногти оставляли на щеках глубокие царапины, выдирая ошметки плоти.
Кое-как Саймон собрался, схватил ее за руки и заломил за спину. Кэтрин взвизгнула от боли.
– Китти, Китти, уймись, – попросил он, пытаясь отдышаться сам и успокоить ее.
– Пусти меня! – рявкнула она и дернулась из его хватки.
– Прости за то, что я сделал с Билли. За то, что не доверял тебе. Мне очень жаль, пойми.
– Не смей называть его по имени. Ты не имеешь права!
– Знаю. Знаю, но я должен был тебе рассказать, пока болезнь не взяла свое.
– И мне теперь радоваться, да? Как ты мог?! Я всю жизнь верила, что это моя вина, а на самом деле это ты его убил! Ты, родной отец!
Кэтрин хотела ткнуть Саймона локтем в живот, но он слишком крепко ее держал. В последний раз, когда мужчина сжимал ее так же сильно, она в конце концов сдалась и смирилась. Сегодня она такой ошибки не повторит.
– Пожалуйста, прошу тебя, прости, – с отчаянной надеждой твердил Саймон. – Не дай мне умереть с мыслями, что ты не сумела меня простить.
Стало оглушительно тихо. Наконец Кэтрин ответила, и голос ее как никогда был полон яда:
– Ни за что!
Ее слова будто вытянули из Саймона все силы. Кэтрин дернулась и высвободила одну руку. Замахнулась назад, не глядя, и ногтями задела Саймону глаз. Тот инстинктивно вскинул руки, зажимая пострадавшее место.
Временно ослепнув, он не заметил, как Кэтрин схватила металлическую рамку с фотографиями и разбила о его голову. Саймон упал на диван, ошарашенно моргнул и еле успел увернуться от летящей в него оранжевой стеклянной вазы. Та с грохотом разбилась о стену.
– Китти, перестань! – закричал он.
Кэтрин не слушала.
Человек, способный совершить столь омерзительный поступок, не достоин быть услышанным.
Саймон открыл рот, чтобы в очередной раз попросить у нее прощения, но она потянулась за медной кочергой из камина и вскинула ее над головой. Он отшатнулся. Тяжелый металл с размаху ударил его по запястью. Кость громко хрустнула, однако, падая на пол, Саймон не чувствовал боли.
Кэтрин замахнулась снова. Он не дрогнул и не стал закрываться. Просто лежал, весь мокрый и дрожащий, принимая свою участь – жалкий, слабый и недостойный называться мужчиной.
Кэтрин вскинула кочергу, подняла ее как можно выше над головой.
И с размаху швырнула в камин.
– Так легко ты не отделаешься, – процедила она сквозь зубы. – Пусть болезнь сожрет тебя заживо, пока в голове не останется одна-единственная мысль про сына, которого ты убил. А теперь убирайся из моего дома!
Держась за стену, Саймон кое-как встал и попятился к двери. Из разбитой головы хлестала кровь. Он потрогал висок и уколол палец о торчащее из кожи стекло.
Открыл рот, чтобы извиниться еще раз напоследок, но сказать было нечего. Кэтрин уставилась на него с таким видом, что он понял: пустыми словами уже ничего не исправить.
Поэтому Саймон нащупал ручку, открыл дверь и, спотыкаясь, побрел по гравийной дорожке, ботинками разбрасывая камни в стороны.
Он не слышал, как за ним хлопнула дверь, и не видел, как Кэтрин упала на пол и истошно взвыла во весь голос.
Эпилог
Нортхэмптон, наши дни
20:40
Опираясь о церковную ограду, Саймон брел по улице. Его шатало: тело было изувечено не меньше души.
Он не заметил школу, где когда-то учился, паб, где впервые попробовал пиво, и парк, где он с Роджером, Стивеном и Дуги провел большую часть детства.
Вздохнуть он сумел, лишь добравшись до кладбища. Еле передвигая трясущиеся ноги, ковылял от могилы к могиле, выискивая место, где покоилась потерянная душа, которую никто толком не знал. Люди не видели, что та покинула тело задолго до фальшивой смерти.
Глаза щипало от слез. Сколько жизней оказалось потрачено впустую или отнято зря? Что толку искать прощения, если он его не получит?
Кэтрин должна была узнать правду. Саймон хотел, чтобы она извинилась за содеянное, чтобы осознала, почему он позволил Билли умереть. Перед отъездом из Италии Саймон убедил себя, что когда она узнает о своей вине, то все поймет. Он вернется к детям, к Луке и Софии, и будет ждать дня, когда сумеет воссоединиться с Лючианой.
