Извини. Я плету какую-то несуразицу. Просто я немножко нервничаю. Видишь ли, я решила, что завтра и мой великий день. Не волнуйся, я буду где-нибудь поблизости, чтобы увидеть, как ты с триумфом проедешь мимо. Это зрелище я не пропущу ни за что на свете; даже за целый мир с его городами и башнями; лесами и полями! А потом я потихоньку ускользну, навсегда оставив тебя в покое.
Я не знаю наверняка, будешь ли ты читать мое письмо до или после этого события. Сегодня и завтра — праздничные дни, значит, почта не работает, так что письмо я подброшу. Неужели ты из тех добросовестных служак, которые заглядывают на работу в праздники и проверяют, все ли там в порядке? Сомневаюсь! Хотя это неважно, ведь подписываться я не собираюсь. Тебе остается только догадываться, а завтра ты получишь такой ключ к разгадке, который даже ты не сможешь не заметить. Кажется, ты разобрался с другой задачей? Помогли хоть как-то мои жалкие подсказки? Возможно, нет. Возможно, как всегда, вы все сделали самостоятельно, ты и твои молодцы: красавец инспектор и уродец сержант. Святая троица! Три в одном, и этот один — ты! И сегодня твой день — Троица! Что ж, ты заслуживаешь всяческих похвал. А что насчет другой троицы? Я о тех, кого вы откопали из цемента на вашей автостоянке. Может быть, о них сегодня тоже стоит упомянуть? Если сопоставить твой маленький триумф с болью, горем, утратой, которыми обернулись для их близких ваши успешные раскопки, не следует ли вовсе забыть о твоем триумфе и думать лишь о страданиях этих людей. Что же это за мир, где такое… но, прости, мы оба знаем, что это за мир, разница лишь в том, что ты думаешь, будто им можно управлять, а я знаю, что никакому контролю он не поддается. Именно поэтому я и собираюсь его покинуть, когда ты триумфально проследуешь, мимо во всем своем величии.
Прощай, Энди Дэлзиел. Будешь ли ты вспоминать обо мне? Сомневаюсь. Но в упоении своим успехом постарайся не забывать, что на самом-то деле никакой ты не Бог!
Спасибо за все, что ты сделал.
Точнее, спасибо за то, что ты ничего не сделал.
Кроме того, что облегчил мне мою задачу.
Глава 1
Эндрю Дэлзиел вылез из машины, потянулся, зевнул, почесал бок и критически глянул на голубые небеса, золотое солнышко, красные кирпичные стены, вдоль которых тянулась ровная полоска зеленого газона, через равные промежутки прерываемого куртинами оранжевых бархатцев, высаженных в шахматном порядке. И увидел он, что это хорошо.
Было что-то в этой старой тюрьме, со временем превратившейся в обыкновенный следственный изолятор, что вселяло успокоение в самые измученные души. Она рождала надежду достичь какой-то цели, давала ощущение принадлежности к нашему вечно меняющему миру. Сюда люди приходили, чтобы заплатить за свои преступления, и, заплатив, возвращались к обществу, которое осудило их, а после чаще всего снова приходили сюда, в это же самое место. Так совершался некий круговорот — преступление и наказание, ошибки и воздаяние. Такой же бесконечный и необратимый круговорот, как смена дня и ночи, рождения и смерти, правых и левых, романтизма и классицизма, движения вперед и возвращения назад, поглощения пищи и опорожнения желудка, вседозволенности и пуританства — словом, всего, что составляет эту бесконечную, вечную и бессмысленную вселенную.
Были, разумеется, и такие, которые, раз войдя в эти стены, уже не покидали их, но так было в прежние, более суровые времена, хотя и они могут когда-нибудь вернуться. Дэлзиел не был противником исключительной меры наказания, но он не слишком верил в непогрешимость тех, кто отправляет правосудие. «Что ж, — говорил он, — можно и повесить, но тогда и того, кто совершил судебную ошибку, тоже надо вешать». Но, чтобы никто не заподозрил его в тайном либерализме, он также ратовал за то, чтобы те, кто выпускает преступников обратно на свободу, сами возмещали бы обществу урон, который эти преступники могут нанести ему в будущем.
Позади к территории тюрьмы примыкал участок земли, спрятанный от посторонних глаз забором с решетчатой калиткой. Его можно было ошибочно принять за старый, обнесенный забором сад, но забор был слишком высок, чтобы пропускать туда живительные лучи солнца, а почва слишком кислая, чтобы на ней могло вырасти что-то кроме самых неприхотливых сорняков. Здесь, глубоко под землей, покоились засыпанные известью, чтобы их грешная плоть не могла распространить дух порока, тела тех, кто был казнен в старые добрые времена. Говорят, Дэлзиел иногда прогуливался вдоль этого забора, словно лендлорд, обходящий свои владения, и, казалось, напряженно прислушивался к чьей-то очень важной беседе. Он действительно знал имена и историю жизни чуть ли не каждого, чья душа нашла здесь упокоение, и, кроме того, знал, что многие из них были почти наверняка невиновны в тех преступлениях, в которых их обвиняли. Отсюда и проистекало его неверие в праведность суда.
Но в то прекрасное утро понедельника он направлялся вовсе не к этому печальному месту, а мысли его были заняты не безвинно осужденными.
Однако какова бы ни была причина его визита, администрация тюрьмы от низших до высших чинов сочла странным, что в праздник человек не нашел для себя ничего лучшего, чем прийти в столь специфическое заведение.
— Я думал, вы участвуете в этой процессии, мистер Дэлзиел, — сказал офицер, который препроводил его в комнату свиданий, — мистериях или что-то в этом роде.
— Ага, участвую, парень, — добродушно ответил Дэлзиел, — но мы начинаем только в полдень, поэтому я решил с утра нанести несколько визитов.
— Если вам здесь так нравится, может, отдежурите за меня, — пошутил офицер, — а я за вас вашу роль сыграю.
— Оставайся лучше здесь, сынок, — посоветовал Дэлзиел. — А теперь давай-ка, гони его сюда.
— Только если он сам захочет, — переходя на официальный тон, заявил офицер. — Он не обязан с вами встречаться.
— Не волнуйся. Как только ты произнесешь мое имя, он прибежит как миленький.
Через несколько минут дверь отворилась, и в комнату вошел Филип Свайн. За то недолгое время, что он провел в изоляторе, он потерял привезенный из Калифорнии свежий цвет лица, но привычная для него непринужденность поведения осталась при нем.
— Здравствуйте, мистер Дэлзиел, — поздоровался он. — Что случилось? Вы волнуетесь перед дебютом?
— Здравствуйте, мистер Свайн. Как они тут с вами обращаются?
— Неплохо. Но не стану скрывать, что был бы рад поскорее выйти отсюда и вернуться на «Москоу-Фарм».
Дэлзиел улыбнулся. Что бы это ни было: насмешка, бравада или твердая уверенность — ему было все равно.
— Ждете, что вас освободят под залог? — спросил он.
— Раз вы закончили расследования, вы вряд ли станете теперь возражать, правда?
— Кто знает, мы же не хотим, чтобы вы сбежали куда-нибудь.
Свайн улыбнулся.
— Помилуйте! Если уж я отказался уехать за границу и жить там на отличное жалованье, то вряд ли буду где-нибудь скрываться как нищий бродяга.
— Так значит, вы давно уже все решили по поводу работы, которую предлагали вам Делгадо, да? А вы вроде говорили, что все еще спорили об этом с женой? Что ж ты, парень, роль надо хорошо заучивать и реплики не путать. Нелегко тебе приходится, когда ты у всех на виду. Я-то знаю.
— Да что вам нужно, Дэлзиел? Я согласился встретиться с вами, чтобы только не умереть от скуки, но я начинаю думать, что в моей камере веселее, чем в вашем обществе.
— Врун, — добродушно произнес Дэлзиел, — ты пришел, чтобы услышать, что я хочу тебе сказать, потому что, хоть ты и думаешь, что тебе не предъявят обвинения в убийстве, и надеешься, что и твой адвокат так же думает, ты не будешь окончательно уверен, пока не услышишь этого от меня.
Свайн, стараясь, правда не очень убедительно, напустить на себя безразличный вид, проговорил:
— Послушайте, я ведь по собственной воле признался в том, что нарушил закон, и готов понести заслуженное наказание. Но я не убийца, и вы знаете, что нет доказательств обратного. Я не верю, что британское правосудие способно совершить такую ужасную ошибку.
— Да? Между прочим, меньше чем в ста ярдах отсюда есть полянка, которая заставила бы тебя изменить свое мнение, — заметил Дэлзиел. — Но позволь, я окончательно тебя успокою. Я за этим сюда и пришел. Сегодня праздник, светит солнышко, все веселятся, и я подумал о тебе: «Сидит здесь, несчастный, в тревоге, даже своему адвокату не может позвонить, потому что тот укатил отдыхать в Барбадос». Богатые они, эти стервятники! Ты же знаешь, что он уехал, да? Вот я и пришел, исполненный сострадания, уничтожить все сомнения. Хотя это забавно, а? Тебе как раз на руку сомнения. Это как раз то, что тебе нужно.
— Что вы хотите сказать? — с видом страдальца спросил Свайн.
— Я говорю о тех преимуществах, которые дает обвиняемому сомнение, посеянное в душах уставших от заседаний присяжных. А в твоем деле, Фил, сомнений, которые тебе выгодны, премного. Возьмем, к примеру, смерть твоей жены. Ты говоришь, что это был несчастный случай и нет никаких доказательств, что это не так. Значит — сомнение. Или Бев Кинг. Ты говоришь, что идея принадлежала Уотерсону и что он претворил ее в жизнь после того, как ты от нее отказался и попытался его остановить. Сомнение. Или сам Уотерсон. Ты говоришь, что его, наверное, убил Арни из-за чувства благодарности к тебе и отвращения к таким растленным типам, как Уотерсон. Сомнение. И в конце концов, сам бедняга Арни. Оказался на пути бульдозера. Он, может быть, не очень-то старался отойти с дороги, потому что его мучило чувство вины. В любом случае, сомнение. Понимаешь, о чем я, Фил? Сомнение — главное для тебя. И как ни странно, это может сработать. Кто-то, возможно, подумал бы, что уж больно много смертей, что не бывает столько совпадений, что преимущество сомнения должно когда-нибудь кончиться. Но судьи так не подумают. Сомнение, оно заразительно. Предположим, свидетель обвинения один раз что-то напутал, потом в чем-то сбился, а уж после этого присяжные готовы верить, что форель прыгнула в молочный соус из кухонного отсека пролетавшего мимо «Конкорда».[32] Так что, думаю, ты своего добился, Фил. Думаю, прокурор спишет с тебя смерть твоей жены и Арни как несчастные случаи, признает, что ты невиновен в смерти Уотерсона и притянет за причастностью убийству Бев Кинг. Поздравляю! То есть, наверное, тебе все-таки придется некоторое время посидеть, но, насколько я тебя знаю, ты там похлебаешь тюремной баланды, да и выйдешь с улыбочкой. Тем более, что тамошними харчами ты недолго будешь питаться.
