— А что, в других письмах есть что-то, что дает тебе повод думать, это она? — спросил Уилд.
— Да… Не знаю… Может быть. Но рисковать я не могу, понимаешь?!
— Я понимаю, ты хочешь ее остановить. Это мне ясно. Только вот не так уж ясно, что ты должен это…
Паско обернулся и зло посмотрел на Уилда.
— Только не надо говорить всякую муру насчет свободы выбора! Почитай-ка эти письма! Нет тут никакого свободного выбора! Она вынуждена…
— Да, ты Прав, — попытался успокоить его сержант. — Я вовсе не собирался рассуждать о вопросах морали. Я просто хотел сказать, что не совсем понимаю, почему ты считаешь своей личной обязанностью этим заниматься. Она ведь писала даже не тебе…
— Она хочет, чтобы ее нашли. Хочет, чтобы ее остановили, я знаю! — перебил его Паско. — Да, она ошиблась адресом, когда решила писать Дэлзиелу, но я — ее второй шанс. А что я сделал?
— Ты сделал гораздо больше, чем кто-нибудь другой мог бы на твоем месте. Тебе не в чем себя упрекнуть.
— Не в чем? Хорошо. Я что-то сделал. А что сделал? Ничего! Одна видимость дела! Энди по крайней мере был честен. Он просто отбросил эти письма от себя. Они не важны! Ей надо было самаритянам писать, а не ему. Если она хочет, чтобы полиция тратила на нее время, она должна совершить преследуемый законом проступок. Он спокойно прошел мимо всего этого, взял и перешел на другую сторону. А я топтался посередь дороги и вроде бы что-то предпринимал, да только мои усилия были недостаточны, чтобы из них вышел какой-то прок.
Они въехали на территорию больницы. Не обращая внимания на знаки, указующие на установленные места стоянки, Паско подъехал прямо к общежитию. Он выскочил из машины, не захлопнув дверцу, и бросился в дом. Он бежал вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньку. Следовавший сзади Уилд, как ни старался, не мог за ним угнаться. Сержант никогда не видел Паско таким встревоженным и по ассоциации вспомнил свое недавнее замечание о том, что ему раньше не доводилось видеть Дэлзиела таким одержимым своей идеей. Один помешался на том, чтобы наказать, другой — на том, чтобы защитить. Две полярные функции полиции. Трудно найти двух более разных людей, чем Паско и Дэлзиел, но именно противоположности и составляют гармоничную картину мира… Какого черта он размышляет на философские темы, когда он должен сконцентрироваться на двух вещах: а) как не дать Паско выставить себя дураком и б) как уберечь себя от сердечного приступа?
Совершенно задохнувшись, Уилд добежал до второго этажа. Он уже слышал, как Паско барабанит в дверь, крича:
— Миссис Уотерсон! Памела! Вы там?
Одна за другой открывались двери на этаже, и из них выглядывали обитательницы общежития. Паско, похоже, этого не замечал. Подошедшему к нему Уилду Паско сказал:
— Придется ломать дверь. Я знаю, она там. Знаю!
А Уилд, увидев из-за плеча Паско, что дверная ручка повернулась, подтвердил:
— Да, она там.
Дверь распахнулась. Пам Уотерсон стояла на пороге в наскоро накинутом халате. Глаза ее горели от гнева.
— Что, черт возьми, происходит? — осведомилась она.
Паско повернулся и уставился на нее с изумлением, которое возобладало над чувством облегчения. Он испытал едва ли не разочарование, обнаружив, что его уверенность рассеялась как дым.
— С вами все в порядке? Я думал… — начал он.
— Да, со мной все в порядке. — Она выглянула в коридор и, увидев вдоль него с любопытством высунувшихся из дверей соседок, напоминавших ряд кариатид, пригласила:
— Заходите, сами увидите, если вас это так интересует.
Это предложение удивило Уилда, но он все понял, когда вошел в комнату и услышал мужской голос:
— Пам, что случилось?
Это был Эллисон Марвуд, который пытался поспешно натянуть на себя брюки, что нелегко сделать спросонья, Пам Уотерсон, по всей видимости, выбрала из двух зол меньшее, пригласив их войти, чтобы не подвергать Марвуда риску предстать перед любопытствующими взглядами медперсонала.
— Извините. Все в порядке. Я думал…
«Не то Паско делает, не то, что надо», — подумал Уилд, который знал, как важно в нужный момент напустить на себя официальный вид.
— У нас есть основания подозревать, — перебил он Паско, что одна женщина, пока неизвестная нам, находится сейчас в смертельной опасности, и мы хотели удостовериться, что это не миссис Уотерсон.
Эта казенная фраза на минуту разрядила обстановку, ибо понадобилось время, чтобы понять ее смысл.
— Смертельная опасность, что, исходит от меня? — возмутился Марвуд.
— Не говори глупостей, — одернула его миссис Уотерсон. — Вы хотите сказать, что она собирается покончить с собой, да?
— Да. Извините меня, пожалуйста, — с трудом проговорил Паско, все еще ошеломленный.
— Вы не писали никаких писем в полицию, миссис Уотерсон? — спросил Уилд, по-прежнему сохраняя официальный тон.
— Нет, не писала.
— Послушайте, это хамство! — вмешался Марвуд, возмущение которого росло по мере того, как он натягивал на себя одежду. — Вы что хотите сказать? Какое право вы имеете врываться сюда и говорить Пам, что она психопатка или что-то в этом роде?!
— Успокойся, Эллисон, — сказала она. — Они не врывались. И еще совсем недавно я действительно думала о… в общем, неважно, о чем я раньше думала. Но писем я не писала. И поверьте, у меня все будет в порядке. Пока Грег был жив, он чуть не разбил, мою жизнь. Но я обещаю вам, что теперь, когда он мертв, это не случится.
Она закурила сигарету и сделала глубокую затяжку.
— Ты же сказала, что бросила, — упрекнул ее Марвуд.
— Нет, это ты сказал, — резко возразила Пам Уотерсон. — А это не так, я не бросила и не собираюсь бросать.
Надо было уходить, не дожидаясь, пока эта маленькая стычка перерастет в войну или разрешится мирным путем в постели.
— Пойдемте, сэр, — обратился Уилд к Паско. — Вы разве не хотите проверить, как там Ширли Эпплярд?
— Что? А, да.
— Эпплярд? — спросил Марвуд, ухватившись за возможность переменить тему разговора, что могло спасти его от бесславного поражения в битве с табакокурением. — Ширли Эпплярд? Дочь Стринджера? Она у вас тоже в списке подозреваемых? Опять облом, ребятки! Вчера вечером в больницу поступила ее мать, и, когда я в последний раз видел Ширли, она сидела у ее постели. Семнадцатая палата.
Старший инспектор с сержантом вышли из общежития. Паско, разумеется, должен был проверить слова доктора, но на этот раз Уилду не стоило труда убедить Паско действовать менее опрометчиво.
Дежурная сестра сказала им, что миссис Стринджер поступила в больницу на обследование после того, как с ней случился обморок. Пока никаких серьезных заболеваний у нее не обнаружено, хотя окончательный диагноз еще не поставлен. Вероятнее всего, у нее просто нервное истощение. Дочь привезла ее сюда, оставалась при ней, пока не удостоверилась, что мать вне опасности, и уехала домой к своему ребенку. Сегодня утром она снова приехала.
Пока они разговаривали с сестрой, появилась Ширли. Она заметила Паско и Уилда, но не подала виду, что знает их, и сказала, обращаясь к медсестре:
— Она снова уснула. Я поеду домой. Соседка присматривает за Энтони, и мне не хотелось бы злоупотреблять ее добротой. Но я вернусь попозже.
— Хорошо, — ответила медсестра, — не беспокойтесь. За ней здесь хороший уход.
Ширли Эпплярд кивнула и ушла. Оба полицейских, онемев от неожиданности, поспешили за ней.
— Миссис Эпплярд, можно с вами поговорить? — окликнул ее Паско.
— А я думала, мы с вами уже обо всем поговорили, во всяком случае, до суда, — ответила она, не останавливаясь.
— Да, извините. Мне очень жаль, что ваша мама попала в больницу. Слава Богу, говорят, ничего серьезного…
— Ничего серьезного? Значит, что-то серьезное — это если бы она без ноги осталась?
— Нет, конечно, но…
— Так вот, она осталась без чего-то, что было гораздо важнее ноги!
Ширли резко остановилась и повернулась лицом к Паско. На мгновение ему показалось, что молодая женщина в ярости набросится на него, но она сделала глубокий вдох, и к ней вернулось самообладание.
— Извините, — проговорила она, — не знаю, что на меня нашло. Я сама только недавно это поняла. Я была так глупа, что думала, стоит ей оправиться от первого потрясения, и она начнет наслаждаться жизнью, раз отца уже нет. Мне казалось, что моя потеря гораздо серьезнее, потому что мы с Тони оба были молоды и у меня еще сохранились какие-то глупые романтические мечты. Когда Тони не стало, я пыталась почувствовать соответствующее этой утрате горе, но почему-то душу постепенно наполняло облегчение. Нет, не потому, что он умер. Этого я не хотела, но облегчение от того, что мне больше не надо мучиться, думая, что меня ждет. С мамой — другое дело. Ей приходилось терпеть отца, так, во всяком случае, мне представлялось целых двадцать лет. Но оказывается, все было совсем не так, в их совместной жизни для нее было нечто большее, что-то такое, чего я никогда не знала. И вот я ей говорю, что надо наслаждаться жизнью, как будто ей вдруг неслыханно повезло, как будто она в лотерею выиграла, и все время…
