— Мы вскормлены Ее молоком, — улыбнулся Йорген.
Собрав необходимый отряд, Кюц-Фортуна отправился по льду озера на восток, в сторону отползшего русского медведя. Лошади шли медленно, Йорген двигался впереди всех, зорко вглядываясь в даль. Там уже виднелись дымы над кострами русских, это означало, что они ждут их здесь, и на озере собираются сражаться. Вскоре под дымами стали проблескивать и огоньки.
— Прорубь! — воскликнул оруженосец Винтерхаузена, углядев в стороне справа следы русской разведки.
— Тем лучше, — усмехнулся Йорген. — Нам ненадо будет рубить лед.
Они подъехали к проруби, и оруженосцы быстро восстановили ее, уже успевшую обрасти новым ледком. Замеры оказались удовлетворительными — при таком морозе, как теперь, лед выдержит.
— Главное, чтобы все наши помнили — нельзя в случае отступления идти туда, — сказал Иоганн фон Вельвен, указывая в южном направлении. — Там бьют теплые ключи, и лед в это время года будет ломким. Русские называют эту часть озера Узменью, что значит — узкое место. Это пролив между Большим и Малым Пейпусом. Иное наименование Узмени — Теплое озеро.
— Не думал, что брат нашего полководца способен Думать об отступлении, — сказал Йорген фон Кюц-Фортуна.
— Следует обо всем думать, даже и об отступлении, — невозмутимо отвечал Иоганн. — Обратите внимание, русские жгут костры вдоль всего берега. Стало быть, они предвидят наше возможное бегство и поставили несколько отрядов там, чтобы ударить по бегущим.
— Скорее всего, они пытаются запугать нас количеством дымов. Чтоб мы подумали, будто их много. Я слышал, что так же действуют татары. Видать, русские у них научились, — сказал Эрих Мертвая Голова.
— Сколько бы их ни было, мы разгромим этот сброд. Вон там. — Йорген указал вперед, туда, где виднелось наибольшее скопление русских и где было больше всего дымов над кострами.
— Да, — согласился Иоганн фон Вельвен. — Повсему видно, они намерены здесь встретиться с нами и решить судьбу всей войны.
— Дружище! Уж не вознамерился ли ты искупаться? — спросил Йорген у второго Иоганна — фон Акена, который, сойдя с коня, подошел к самому краю разворошенной проруби и любовался игрою солнечных лучей в воде и льдинках, шевеля ледяное крошево концом своего меча. Это был стариннейший меч, принадлежавший одному из перегринаторов еще первого похода. У него было латинское имя Медулларис, чтоозначало, кажется, «рассекающий до мозга костей».
— Нет, — спокойно отвечал фон Акен, — я просто задумался о красоте Божьего мира, о красоте природы, в особенности нашей, северной. Разве можно вообразить себе подобную красоту где-нибудь в Египте?
— Ты поэт, Иоганн, — засмеялся Кюц-Фортуна. — Тебе надо примкнуть к Люсти-Фло, вместе вы напишете куда более изящные рифмованные хроники.
— Завтра я обещаю утопить в этой проруби парочку русских, — сказал фон Акен, желая показать, что, несмотря на склонность к тонким чувствам, он остается истинным тевтоном — воином, завоевателем пространств и народов.
Глава восьмая
В ПРЕДВКУШЕНИИ КАШИ
Вэто самое время князь Александр Ярославич в последний раз объезжал противоположный от немца берег Чудского озера, принимая окончательные решения о судьбах завтрашней битвы. При нем находились отроки Ратисвет и Терентий Мороз, брат Андрей со своими оруженосцами Туреней и Переяской, Ратша и Гаврила Олексич, Сбыслав и Яков Свистун. Светило яркое солнце, было морозно, но с востока поддувал теплый ветерок, о котором Яков сказал:
— Восток тепликом дышит, весенний. Глядишь, не завтра, так послезавтра немцу уже и опасно по льду идти будет. У них чуялыцики тоже имеются, поймут, что завтра — самый поздний день, когда можно идти воевать нас.
— Да чего уж там, и без того всем ясно, що завтра нам с ними расцеловываться, — промолвил Сбыслав.
— Гляньте-ка, они там нашу вчерашнюю лунку изучают, — указал зоркий Ратисвет на дозорных немцев, копающихся в проруби. — А на берегу-то их — видимо-невидимо!
— То-то и оно, что сие только одному тебе и видимо, — усмехнулся Олексич. — Ты у нас глазастый, не хуже приснопамятного Ратмира.
— А и я их вижу, — сказал Александр, и впрямь углядев на другом берегу озера шевеление больших войск рыцарей.
— Я тоже, — поспешил похвастаться и своим зрением ловчий. — Не так уж и далёко до них. Верст шесть.
— А то и пять, — возразил князь Андрей.
— Тем более.
— Думаю, здесь чело будем ставить, — сказал Александр, оглядываясь на крутой берег позади себя. Он развернул Аера и встал лицом к этому берегу. Слева от себя он видел возвышение острова Городец — высокую черную скалу, называемую Вороньим Камнем118 . Стало быть, оттуда, с вершины этой скалы, можно будет видеть все, что происходит здесь. Это хорошо. Он уже облюбовал для себя Вороний Камень как свое главное место во время битвы — с него все окрестности просматривались как на ладони. Битва предстояла тяжелая, и он понимал, что действовать лихо и почти безрассудно, лезть в самую гущу сражения, как в битве со свеями, здесь ему негоже.
А ведь и во время взятия Пскова, когда изгоном, пробив с первого же раза ворота, ворвались в крепость, он тоже не удержался и кинулся вместе со всеми, забывая о псковской западне. Там ведь нарочно так устроено, что когда врываешься в ворота, то оказываешься в каменном мешке, со стен которого тебя можно с превеликим удовольствием завалить каменьями, удобрить кипящей смолой или покропить горячим маслом. И за то следует непрестанно молиться Богу, что немцы, видя безудержную лавину русских, не применили ни каменья, ни смолу, ни масло. Быстро дело решилось. В самом городе уже сопротивления почти не было. Да и, как оказалось, не готовы были немцы к настоящей обороне. Из всего тевтонского рыцарства сидели здесь два фогта — братья Людвиг и Петер, оба важные, на щитах — изображения песьих голов с оскаленными зубами да и на шлемах тоже псы ощеренные, вылитые из красной меди. Но то, как они держали себя, Александру понравилось. Старший брат-фогт выступил вперед и сказал:
— Предлагаю поединок с лучшим из ваших рыцарей. А если я убью его, пусть другой выйдет. И так до тех пор, пока кто-то не убьет меня. А после меня на тех же условиях будет биться мой брат.
— Это благородно, — отвечал им Александр. — Но я сей турнир отменяю. За вашу доблесть я вас, псы-братья, хочу отпустить на все четыре стороны. Ступайте к Андреасу фон Вельвену и передайте, что окончилось бесчинство немецкое на Русской земле. Если он хочет воевать со мною, пусть идет, и мы сразимся. А если не хочет, то я временно оставляю за вашим орденом Юрьев, который вы бессовестно переименовали в Дарбете, оставляю вам пока и крепость Медвежью Голову, кою вы именуете почему-то Оденпе. Но от берега Омовжи, или по-вашему Эмбаха, до Пимжи, Изборска и Пскова отныне вновь наши владения. Обещаю в это лето ни Медвежью Голову, ни Юрьев у вас не отвоевывать.
На том и отпустил их. Двоих только, а остальных немцев и чудь пленную, сковав, велел отправить в Новгород в подарок господе. Хотел и псковских бояр-изменников туда же послать, пусть, мол, господа сама с ними разбирается, но все воеводы и жители псковские уговорили его не делать этого, а тут же, во Пскове, самому и решить их жалкую участь. Он подумал и согласился. Их отдали толпе, и вскоре, растерзанные, они болтались на веревках вдоль кромских стен.
Легкое взятие Пскова сильно взбодрило всю Александрову рать. Ни один из знаменитых витязей не погиб во время изгона, да и всех-то погибших набиралось не более трех десятков простых воинов. Зато немцев, чуди и переметных псковитян побито было сотни две, никак не меньше. Архиепископ Спиридон в главном храме Мирожского монастыря пел Александру многолетие пред чудотворной иконой Богородицы и величал его, именуя благоверным князем Александром, победителем Невским, Копорским и Псковским. Шел Великий пост, и потому праздновать возвращение Пскова было неуместно. Проведя здесь несколько дней, Александр двинулся на Изборск и овладел древним градом Трувора еще легче, чем Псковом. Здесь он вновь встретился с псами-братьями, недавними псковскими фогтами. Они передали ему слова местера о том, что в сие лето немцы овладеют и Псковом, и Новгородом, и Полоцком, и даже самим Переяславлем. Воеводы в ярости требовали повесить братьев, но князь вновь отпустил Петра и Людвига подобру-поздорову.
Сюда, в Изборск, в самый канун Благовещения пришло к нему известие от Саночки. О том, что княгиня благополучно родила, но не второго сына, как ожидалось, а дочь, которую в первый день марта окрестили и назвали Евдокией. Князя сия новость развеселила:
— Вот и славно! Будет теперь мой бабёныш в полном женском окружении!
