В Твери Александровы полки пополнились тремя сотнями Кербетовых витязей. Здесь же их благословили два Кирилла — епископ Ростовский и епископ Холмский. Они спешили в Переяславль с благословением походу, но немного не успели, и вот, в Твери, слава Богу, догнали. В Торжке добавил свою сотню боярин Семен Михайлович, на берегах Селигера встретились с войсками из Полоцка, которые привели ловчий Яков и боярин Раздай, и со смоленской ратью двух воевод — Лукоши Великана и Кондрата Белого. В Новгороде Александра ждали с нетерпением, архиепископ Спиридон вновь вышел его встречать и горячо благословил. Здесь полки русские окончательно объединились, и теперь они имели вид внушительной рати, способной устрашить любого врага.
Солнечным, морозным утром, за несколько дней до начала Великого поста Александр вывел эту рать из Новгорода и повел на врага. Сверкали на солнце кольчуги и шлемы, развевались нарядные корзна, стяги и хоругви трепетали на ветру. Архиепископ Спиридон сам ехал в войске, желая быть свидетелем освобождения древнего града равноапостольной княгини Ольги, который бессовестные немцы переименовали в Плескау. И что это за обычай у них — все на свой лад переименовывать! Никакого почтения к чужой старине и святыням.
Рядом с Александром ехали князь Андрей, горящий желанием на сей раз полностью разделить славу брата, и новгородский воевода Домаш, и тверской Кербет, и верный оруженосец Савва. Их лица сияли радостным волнением, никто не сомневался, что впереди ждут только победы. И каждый думал, что если кто-то и погибнет, то не он, ему непременно суждено вернуться живым.
И вот теперь прошло совсем немного времени с тогодня, когда выходили радостные из Новгорода, но уже нет в живых ни Домаша, ни Кербета, ни верного Саввы.
— Нету их, Аер! — вновь горестно вздохнул Александр, ласково кладя ладонь между ушей своего доброго коня.
Под копытами твердо хрустел снег, белым покрывалом застилающий ледяную поверхность Чудского озера.
Глава пятая
ДЕТЬ
Хороший год получился для Александры Брячи-славны. Лучшего трудно было и желать. С Новгородом поругались, в Переяславле жили. Зима прошла упоительная. В прошлую зиму она только что Васю родила, и на Крещение не кидалась в прорубь, а теперь как раз закончила кормить грудью и вновь вместе со всеми испытала это несравненное счастье — войти в ледяную горячую воду, в огромный крест, выбитый во льду. В детстве и юности, живя при отце в Полоцке, она в Двине в крещенскую ердань погружалась, а теперь вот на Кле-щине озере сподобилась. И вновь будто заново родилась. И с Александром новая любовь началась, будто они впервые в жизни повстречались и поженились. Василий рос, слава Богу, здоровым и крепким, будто гриб боровик на солнечной полянке, забот не доставлял.
Потом все же снова в Новгород вернулись, и Александр ходил прогонять немца. Теперь, после невского одоленья, она о нем уже не так беспокоилась — почему-то поселилась в ней уверенность, что с кем бы ни довелось воевать мужу, он всегда одолеет и живым из полков возвратится.
А летом, после того как он изгнал ненавистных римлян с православных земель, они вновь на Клещино озеро переехали. И так счастливо получилось, что до самой зимы вместе там прожили. Она вновь отяжелела во чреве, и это было хорошо. У нас на Руси любят, чтобы княгиня непрестанно князю из своих недр ребятишек на свет Божий метала. В летние и осенние месяцы Александра легко тяжелела, совсем почти не замечала, любила много гулять, по грибы и ягоды каждое утро хаживала, покуда князь на ловы отправлялся. Потом начались небывало затяжные дожди, лилось и лилось с неба сентябрь, октябрь, ноябрь. И она каждое утро молила Бога, чтоб не прекращалось это, чтоб как можно дольше не уходил милый Леско на войну.
А потом у нее началась водянка, и она испугалась — не расплата ли это за то, что она Господа ежедневно заставляла дожди лить? С конца ноября пошли у нее повсюду отеки, лицо опухало так, что она старалась прятаться от мужа, боялась — разлюбит. Ноги тоже опухали, ходить стало трудно. А потом еще в спине зуды появились, да такие нестерпимые, что она то и дело плакала, а от слез пуще прежнего опухала лицом. Теперь стала подумывать о том, что пускай уж он идет бить немца, покуда она такая стала никудышная. Повитуха Алена советовала купаться в ячменном отваре, оно и впрямь снимало зуды, но ненадолго. Целебные отвары из зверобоя, льняного семени, хмельных шишек и березовых почек почти не помогали, а вот свежий сок кабаки, которую тут, в Переяславле, называли тыквой, оказался более полезным. Потом еще кто-то посоветовал отвар из брусничных листьев, тоже неплохо способствовало, стали спадать отеки, можно было не прятаться от супруга.
С началом рождественского поста ее еще и тошнить стало, пришлось вовсе от рыбы отказаться, одной только овощной пищей заправлять себя, да и той почти не ела, святым духом питалась. Александр ее ругал, а она ничего не могла поделать — не хотелось. А потом, когда милый Леско после Рождества Христова наконец собрался в полки, после расставания с ним, Александре суждено было пережить страшный день. В то самое утро, когда назначили выступление войск, у нее начались тягостные боли внизу живота. Она крепилась и ничего никому не сказывала, молитвой ограждая себя от несчастья. Прощаясь со своим ненаглядным, еле сдерживалась, чтобы не признаться ему, как ей плохо. Только сказала:
— Сашенька! Возвращайся скорее! Я никогда и ни в чем тебе больше не буду перечить, спорить с тобой не буду, как иногда бывало. Дура я у тебя, прости меня! Свет мой светлый, возвращайся быстрее, а если не застанешь меня в живых, не забывай обо мне. Другую
все равно возьми в жены, а меня все равно не забывай.
Он рассердился на нее за такие слова и, осенив крестом, молвил:
— Благословляю тебя, жена моя глупая, чтобы остаться живой и родить мне ребеночка к моему победному возвращению.
Она припала губами к его благословенной руке, я слезы дождем брызнули из глаз ее. Так и простились. А как только ушли полки наши, так у нее боли на дне живота усилились. Пришлось жаловаться повитухе, а та сразу как закричала:
— Сразу надо такое молвить! Утратим дитя! Скорее дивосильного корня! Дивосильного!
И это слово «дивосильныи» вдруг отчего-то вселило в Саночку надежду на то, что она не умрет и что, быть может, даже доносит ребеночка. Правда, оказалось, что дивосил есть не что иное, как обыкновенная умань, или кровяк, как еще называли это растение у них в Полоцке. Из отвара корней дивосила у Алены было заготовлено снадобье, по вкусу противное, но делать нечего — пришлось хлебать его, давясь и ругаясь. Потом Алена ей давала еще ягод калины с медом, сердито приговаривая:
— Ешь! Ешь! Оно не лезет, а ты все ж дак ешь, глотай, глотай, голубка, аще не хочешь породить недоноска.
И она ела, глотала и молилась перед иконами, в особенности перед образом Богородицы, которым свекор благословил их брак в Торопце. И еще перед неугасимой лампадой, на которой горел тот самый огонек, подаренный ей Александром перед свадьбой, огонек, зажженный в граде Иерусалиме от Господнего Благодатного Огня. И ей становилось лучше, боли начинали стихать.
А потом приехали Кириллы. Сразу двое. Епископ Ростовский и епископ Холмский, который теперь, после разгрома Киева, временно считался вместо митрополита всея Руси, а может быть, и навсегда им станет. О нем шла добрая слава повсюду. И вот они оба явились в Переяславль, чтобы благословить Александра на поход против немцев, но совсем немного не успели. Вскоре отправились его догонять, но перед тем сослужили молебен о здравии рабы Божьей княгини Александры Брячиславны и об ее чадах — утробном и внешнем.
— А где же мой внешный! — сразу после отъезда Кириллов кинулась она к Васе, которому все последнее время так мало ласки уделялось. А он страдал, обижался, видя, что родителям не до него. — Вот он, мой бабёныш дорогой! — схватила она сына, крепко прижимая к себе, вспоминая все его смешные прозвища. Бабёнышем звал его Александр за то, что Вася больше к матери льнул и даже как-то слегка побаивался сурового и высокого отца. Бывало, если они оба подойдут к нему с разных сторон, протягивая руки, чтобы взять, он ни за что к отцу на руки не пойдет — непременно к мамочке.
— Дверобой ты мой милый! — вспомнила Саночка другое прозвище, полученное Васей от отца за постоянное и непреоборимое увлечение всюду хлопать дверями.
Теперь, видя, что о нем вспомнили, Вася был наверху блаженства. Благодарность переполняла его настолько, что казалось, он готов заговорить. До сих пор в его обиходе использовалось только три слова — «атат», что значило «отец», «амам» — «мама» и «деть», означавшее самые разные понятия.
