в наших силах, придать внешним условиям не такую форму, чтобы люди себя хорошо чувствовали, но чтобы в бедствиях неизбежной борьбы за существование в них осталось лучшее, те свойства – физические и душевные, – которые мы хотим сохранить в нации»[127].
Что это? Экономическое рассуждение? Культурно-политическое? Или здесь есть уже элемент социологии? Обратите внимание – нам это еще понадобится – на то, как презрительно Вебер отзывается о «счастье». Это многосмысленная сентенция. Эвдемонистическая этика, которая ориентирована на счастье, ему чужда, он готов говорить о долге, об исторических задачах нации, но отнюдь не о счастье. Но это не просто старый этический вопрос, это еще и высказывание против позитивистской социологии, которая как раз предлагает в счастье видеть основную цель человека. Дюркгейм примерно в это же время в «Разделении труда» показывает, что невозможно работать с понятием счастья в социальной науке, потому что оно не безусловно, не однозначно завязано на некое ощущение довольства, которое ученый мог бы принять за неизменное. А Вебер говорит о задачах социальной политики и доказывает, что они не являются экономическими, что они и выше, и сильнее, чем то, что можно получить, исходя из предположения, будто бы ради «экономического принципа» люди пожертвуют всем остальным: долгом, родиной, верой и так далее. Это его убеждение, но это убеждение сказывается в интерпретации данных.
Еще раз: Вебер пока не называет себя социологом, а в экономической науке он ближе к исторической школе немецкой национальной экономии, в рамках которой ведутся исследования фактически складывающихся форм хозяйствования. Это и научный, и политический выбор. Вебер уже хорошо знаком с классической экономической мыслью, а также увлечен современной ему австрийской школой. Вот что пишут его публикаторы: «Макс Вебер интенсивно занимался самыми главными, ключевыми текстами [австрийской школы – А.Ф.]. Принадлежавший ему экземпляр книги Менгера „Исследования о методе социальных наук“ … испещрен пометками на полях, как одобрительными, так и критическими, сделанными его рукой. … В лекциях Вебер также обращался к книге Карла Менгера „Принципы учения о народном хозяйстве“, хотя и не цитировал ее дословно. … Значение Карла Менгера для научного развития Макса Вебера стало в полном объеме понятно лишь недавно, хотя до сих пор можно спорить о том, насколько велико значение Менгера для позднейшей социологии Вебера»[128]. Это очень важное свидетельство. В это время происходит знаменитый «Methodenstreit» – «спор о методах». Я чуть позже остановлюсь и на самом термине, и на том, что все это значит для становления подлинно веберовской социологии в смысле «науки о действительности», а сейчас только фиксирую то, что прямо связано с предшествующим изложением. Историческая школа, ее самый крупный представитель в те годы – Густав Шмоллер – обладают огромным авторитетом и влиянием в Германии. Мизес пишет в одном месте, что название «австрийская школа» было придумано гордыми немцами, одолевшими австрийцев на поле брани, для дополнительного унижения идейных соперников. Это название школы в наши дни стало иметь совсем другое значение. Противником Шмоллера был Карл Менгер. Поэтому сочувственный интерес Вебера к Менгеру уже в период подготовки университетского курса – очень важный момент.
Учтем это и еще раз вернемся к тому, что Германия долго отличалась, я бы сказал, повышенным уровнем социальной солидарности на национально-культурной почве. Несмотря на сильное социалистическое движение, там удавалось, в общем-то (частично при помощи полицейских мер, частично при помощи мер социальной поддержки и социальных гарантий, частично посредством самой разнообразной демагогии) сохранять устойчивый социальный мир, заложить основы социального государства, и в этой ситуации сам немецкий социализм приобретал очень специфические черты. Ленин, когда издевался над немецкими социалистами, нашел совершенно замечательный образ; он говорил, что они дело представляют себе таким образом: движется поезд социального прогресса – чистый ухоженный немецкий поезд с кондуктором, в какой-то момент поезд останавливается, кондуктор громко объявляет: «Господа, мы прибыли на станцию „Социализм“!». То есть рано или поздно социализм как максимально справедливое устройство производства и распределения благ установится без всяких жутких коллизий, без революций, без такого ужасного и неприятного явления, как «диктатура пролетариата». Не случайно – хотя склонность к социальному реформизму проявляли социальные ученые в разных странах – именно в Германии был силен так называемый катедер-социализм, то есть профессорский социализм. Сравнительно благодушные, хорошо обеспеченные, состоящие на службе у немецкого правительства на высочайших должностях профессора и честные пасторы хотели уладить все миром, тем более что задача социальной поддержки вроде бы совпадала с христианскими заповедями помощи бедным. Но политическая активность профессуры и бюргерства наталкивалась, в общем, на сопротивление бюрократии, которая считала, что она способна сама справиться с этим делом. Так или иначе, Вебер был в высшей степени активен, он был научно-политически активен, и у него все складывалось очень хорошо.
Заканчивается успешная во всех смыслах карьера Вебера в самом конце XIX века. Тяжелая семейная история, в результате которой внезапно умирает его отец, становится причиной серьезной болезни молодого ученого, которая буквально вышибает его из седла. Смерть отца сын, возможно, принимает и на свой счет, из-за сложного стечения обстоятельств – ситуации, в которой в семейном конфликте стал на сторону матери, не захотевшей во всем беспрекословно слушаться мужа после того, как дети оперились, и решившей посвятить остаток жизни делам более соответствующим ее интересам и понятиям о высшем долге. Есть несколько версий того, что случилось, и, наверное, версия Марианны, которая существовала дольше всего и лучше всего известна, нуждается в осторожном прочтении, но фактические обстоятельства все равно именно таковы: Вебер-сын буквально выставляет отца из своего дома в Гейдельберге, происходит разрыв – Вебер-старший уезжает и неожиданно умирает в Риге, только начав свое путешествие. Но Вебер-сын, конечно, не только из-за этого заболел. Он буквально загнал себя, переработал чудовищно, а еще у него в раннем детстве был менингит, который тогда лечить не умели. Здоровье у него было не крепкое, а щадить себя и вести размеренный образ жизни он не хотел, причем меры не знал не только в работе, я бы не хотел быть понятым так, что у Вебера не было ничего, кроме трудовой аскезы. Но я на это напираю как на очень важное.
Для немцев это вообще характерно, когда немецкие ученые начинают работать, до сих пор можно тушить свет и тихо выходить из комнаты, соревноваться с ними все равно бесполезно. Если кто-то из немцев выделяется прилежанием, то это не с чем сравнивать. Великий научный народ трудоголиков. И вот Вебер остается в памяти немцев человеком, который работал, как
