ЛУЧШИЙ НА СВЕТЕ ПОДАРОК
Когда тяжело груженный Ли-2 оторвался от полосы и, натужно рыча моторами в энергичном наборе высоты, прошел широким разворотом над поселком, Анатолий прижался лицом к холодному стеклу иллюминатора. Он впервые почувствовал, что сегодня оставляет здесь нечто большее, чем уже привычное жилье, молодую жену, свою семью — оставляет свой дом.
Под широко распластанным крылом мелькнули, стремительно проваливаясь, плоские квадратные крыши ангаров, угловатые разнокалиберные строения наземных служб, потом уже проплыли, медленно поворачиваясь, уменьшающиеся длинные жилые бараки поселка — «Где-то там и мои, Оля и Колька!» — и пошла тайга. Сине-сизое дымное марево, мягкая ласковая пелена, и нет ей конца.
...Прокатился над крышами рев моторов. Подняли люди головы — на судоремонтном заводе, на крабоконсервном, на причалах сейнеров. Проводили глазами брюхастый самолет. А он покачал крыльями, и с затухающим гулом ушел вверх, и тихо растворился там, настигаемый радостью восходящего за спиной солнца...
— Ладно, все правильно! — быстро и резко сказал Ростов, широко шагая через лужи, оставленные ночным дождем, и стараясь уберечь щегольские сапоги.
Толстый, с вечно красными глазами и устало-рыхлыми щеками начштаба майор Лобас осторожно обходил грязь, сопел недоверчиво и раздраженно, скреб ногтями плохо выбритое горло и бормотал что-то про погоду и про осень. Он, опытный, много и хорошо летавший летчик, уже начал забывать сам запах кабины истребителя. Больное сердце, износившееся преждевременно, навсегда закрыло ему дорогу к самолетам, а это никогда не улучшает ни характера, ни, соответственно, внешности летчика по призванию.
— Брось! — уверенно врезался в его бормотание полковник. — Заводские ребята это каждый божий день делают. Гоняют машины черт-те куда — и за труд не считают.
— Так то ж заводские. Их на то и держат. Там народ опытный. А у нас комэск-два, твоя последняя любовь, — этот пацан Симонов... Он же юнец еще. Зелень пузатая...
Полковник искоса глянул на разъехавшуюся от наземной жизни фигуру своего начштаба, ухмыльнулся и сказал увесисто:
— Ну, насчет пузатости... А вот что пацан — так у него у самого уже пацан. И... — Полковник помрачнел лицом. — И два года войны. Два года. И ведь действительно же — мальчишка. Ты видел, майор, у него уже появились седые волосы?
— Делов у меня других нет — только у комэска волосы считать...
— Два года, майор.
— Полтора...
— Ну, полтора! С немцем а-а-атлично воевал. И здесь самурая весьма удачно поколачивает, так что брось.
— Да бог с ним, с Симоновым. Его при тебе лучше не трогать, я знаю. Парень он, в общем, удачный, ты прав. Но ведь осень подходит, ты ж понимаешь. Дожди. А ну на промежуточном где-нибудь у черта на рогах засядут? Нет, не понимаю я, ну на кой надо это делать — под самую завязку войны посылать людей в такие перегоны?
— Да что они, в дождь не летали? Ну, чего ты куксишься? Как их на штурмовку посылаешь или, того хуже, на конвой, да на полный радиус, да с отрицательным прогнозом и вечером — так не куксишься? То-то...
...В авиации все делается быстро. На то она и авиация.
Позавчера прилетели. Вчера утром оформляли документы на новую матчасть. После обеда — каждому по одному контрольному полету на УТИ[28] — та же машина, но спарка[29], — хотя переучивание все они прошли уже раньше. Взлет, зона, посадка.
И наконец, вот они — новехонькие, остро и дразняще пахнущие нитролаками и необжитой чистотой «яки». Ласка сердцу летчика — великолепный «як». Стройное, как у девушки, тело; вытянутая, острая морда, но не хищная, а стремительная; плавный выгиб прозрачного фонаря кабины — обтекаемого, максимально вписанного, вжатого в силуэт — и в то же время с прекрасным обзором. Изящно, по-птичьи выгнутые крылья, аккуратно-тонкое оперение при заведомой прочности и надежности этого изящества. И со всей этой аристократичностью — холодное дуло скорострельной 20-миллиметровой пушки, сумрачно глядящее из кока винта; зализанные и опасные, как змеи, стволы 12-миллиметровых пулеметов, прижавшиеся к капоту и потому сразу незаметные.
Они уже знали эти машины, видели их в деле. Удивительная чистота и отточенность линий, необыкновенная легкость в управлении, артистичность в пилотаже, внутренняя отделка дорогой спортивной машины международного класса и огромный запас мощности фронтового самолета-трудяги, предельная простота управления массовой серийной машины, рассчитанной на самую низкую квалификацию пилота, необыкновенная живучесть и надежность солдата и, наконец, устрашающая, убийственная мощь залпа. Хорош, ничего не скажешь! Хорош!
...Их разбудил на рассвете рев прогреваемых моторов. Кто-то в темноте — а за окном уже мутно расплывалась синева — сразу же чиркнул спичкой и закурил. Кто-то сонно завозился, с тоскливым бормотанием заталкивая голову под подушку. Кто-то зашлепал босыми ступнями к двери, тихонечко повизгивая и постанывая от предутренней ледяной сырости.
Толя, лежа с закрытыми глазами, представил, как сейчас их Ли-2, который повезет впереди группы перелета техников, выруливает, мерцая голубовато-розовыми сполохами выхлопов, на предварительный старт — пузатый, неуклюжий, набитый зевающими парнями в промасленных комбинезонах. Вот рев моторов усилился, повис на долгой звенящей ноте — это исполнительный старт, двигатели уже на взлетном, и первый пилот сейчас запрашивает последнее «добро». Наверняка техник Сашки Мула в эту секунду засуетился, закудахтал, запричитал, что он что-то где-то забыл или не успел. Вот рев моторов стал спадать, перешел в рычащий рокот, кажется, даже слышно, как лопасти винтов молотят стылый, холодный воздух — и вот уже рокот слабеет, уплывает, переходя в удаляющийся гул. Улетели...
Толя с хрустом потянулся. Ну-с... Наш черед!
— Мужики! Па-адъем!
...Они летели на восток. Навстречу дню. Вроде обычный маршрутный полет. Все как обычно.
Часа через полтора Анатолий зевнул. Со смаком. Вкусно. Потом поймал себя на том, что поудобней пристраивается, ерзая на парашюте[30]. Потом заметил, что ларингофоны стали давить на горло и что неплохо было бы их отстегнуть. «Та-ак! Понятные симптомы!» Он нажал гашетку рации.
— Всем «Кедрам»! — громко сказал он, вышибая сонную одурь из головы. — Как самочувствие? — Он оглянулся на эскадрилью, идущую за ним левым пеленгом.
— Ладненько, — сказал за всех кто-то, кажется, Володька Чернюк.
— Ребята, всем отмечать ориентиры! Что еще придумать? Следить за строем. Контролировать расход горючего. Все!
Уже на подходе к первому промежуточному аэродрому он заметил, что строй заметно растянулся. «Боятся. Устали...» А ведь это еще и не треть пути. Как же дальше-то?
