Занимали его только две мысли — выживет ли король и уведут ли альды свои эскадрильи.
Принца Алисана, говорят, сбили в той кровавой кутерьме, которая началась после прорыва. В госпитале, по крайней мере, его нет.
Это теперь так говорят — «в день прорыва», «когда прорвалась Полночь».
Обычно, буднично.
Нарыв назревал, копился, потом лопнула тонкая пленка, и в Найфрагир плеснуло бедой.
Теперь каждый день воют сирены, ближе к ночи. По небу шарят прожектора.
На окна налеплены бумажные кресты — когда полуночные носятся по залитому алым небу, они раскачивают ветер, вызывают смерчи — чтобы перепады давления выдавили непрочные стекла. Потрепанный победоносный флот встал на приколе в Аннаэ, на рейде которого никогда раньше не появлялись бронированные красавцы
— Да, мама, конечно у нас здесь тихо, — сказал он машинально. — Ты не беспокойся.
У них и впрямь было тихо — самых тяжелых раненых снесли в подвал, наспех переоборудовав там реанимацию. Окна заклеили желтоватыми полосками бумаги, нарезанными газетами. На подоконниках лежала свежесорванная рябина, кованые гвозди, пришедшие в негодность ланцеты — методы защиты от Полночи удачно сохранились в сказках и легендах. Вот только защититься от того, как сбоит сердце и гудит в ушах — никак нельзя. Вечерами носом идет кровь. С крыши и с улицы доносятся выстрелы. Вчера одному из врачей стало плохо прямо в операционной, Гваль видел, как его вынесли и положили на кушетку в коридоре.
В Химере творится тоже самое. Во всех городах — а нечисть рвется в города, что ей делать в бесплодных горах и в море — творится то же самое. Сирены, прожектора ночью, пулеметные очереди, улицы перегорожены. На ночь жители укрываются в подвалах.
Гваль подумал, пересиливая боль и обеспокоенное воркование в трубке, что мир похож на пятно с размытыми контурами и лучше в эти контуры не вглядываться. Потому что они могут оказаться очертаниями берегов моря Мертвых.
— Господин, — сестра обеспокоенно поглядела на него, коснулась плеча рукой. — Господин, вам надо вернуться в палату. Вам нельзя долго стоять.
— А? Да-да, конечно.
Он попрощался с матерью, велел целовать сестренок и небыстро пошел по коридору, чуть сутулясь и держа одно плечо выше другого. Ребра болели немилосердно. Хоть кто-то выжил в той кровавой кутерьме только потому, что полуночные, закрутив и подрав найлский флот, уничтожив несколько истребителей, вихрем понеслись к материку. Там им было интереснее — накрытый стол с едой. Еда, правда, сложная. Сопротивляется.
Около палаты, в которой разместили короля — его нельзя было транспортировать — замерли два охранника. Гваль бросил на них взгляд, но заговаривать не стал. Формально Корво Лаэрт все еще король — физически тело оставалось целым. По закону увечный король не может служить Нафрагиру.
Но в себя король так и не пришел.
Часть вторая. Глава 5
5.
— Был очень вежлив, стервец. Чрезвычайно вежлив. Пригласил, усадил, кофе предложил. Слушал, гаденыш, не перебивая, — Креста в раздражении хлопнула ладонью по столу. Звякнуло кольцо. Густо подведенные глаза горели темным огнем.
— Целую минуточку слушал, а потом говорит: «Почему вы обратились ко мне, госпожа Карина? Это не в моей компетенции. Простите, но я ничем не могу вам помочь. По поводу вашего…гм, племянника, как бишь его? Рамиро Илен, да? Это не ко мне. Вам, наверное, его величеству нужно прошение подавать. Хотя чисто по-человечески я вам сочувствую». По-человечески он сочувствует, мать его! Воплощенная человечность, эталонная, я бы сказала. Нам всем до такой человечности, как до звезд!
Рамиро пожал плечами.
— Это и правда не денево дело.
— Я думала, он тебе друг!
Рамиро помрачнел.
— Даже у друзей однажды кончается терпение.
— Мне бы такое дролерийское терпение, — буркнула Лара. — Жила бы себе и не тужила. Вот, — она достала из сумки пачку писчей бумаги и новенькую ручку-самописку. Положила их на стол, рядом с пакетом с апельсинами. — Садись и пиши.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Бумага! — восхитился Рамиро. — Вот спасибо!
— Пиши, говорю. Прошение. Не королю, а лорду Тени, сэну Кадору Маренгу.
— Прямо сейчас?
— А когда? Бери ручку, пиши.
— И заслуги свои не забудь перечислить, — Креста постучала железным пальцем по листу. — Свои и Кунрада.
— Я не помню! — Рамиро с тоской поглядел на женщин. Он терялся, когда дело доходило до заполнения бумаг, прошений, деловых писем и прочего. — Зачем это вообще нужно? Я и так в Карселине сижу, тут копают — будь здоров, зачем еще какие-то прошения? Я ведь не нобиль, даже не военный.
Лара вздохнула, на мгновение закатила глаза и снова порылась в сумке. Достала исписанный листок.
— Ты не нобиль, ты болван. Вот список твоих с отцом заслуг. Что-то мне подсказывало, что ты нихрена не помнишь. Кроме прочего, у твоего отца — Серебряное Сердце первой степени, у тебя — Серебряное Сердце второй степени, это рыцарские ордена. Рыцарь имеет право оправдаться перед лордом и перед королем. Это, — она постучала ногтем по списку, — реальный шанс, что тебя вообще выслушают, с твоим «особым случаем». Ты думал, где окажешься, когда к тебе потеряют интерес в Карселине? Ты думал, кто тебя будет судить? Ты представляешь, что сейчас творится в муниципальных судах? Ты знаешь, что сейчас гребут всех, кто где-то случайно пукнул, на кого кто-то стукнул? Ты в окно хоть смотришь иногда? Виселица не простаивает, Рамиро Илен. Не только четверг, но и всю неделю, кроме, слава кошкам, выходных.
— Головы тоже летят, — сурово кивнула Креста. — Но Лара права, в королевском суде у тебя больше шансов, чем в муниципальном.
— Мне положен защитник от Цеха, — сказал Рамиро. — Если муниципальные не справляются. У Цеха есть свои юристы.
Лара зло усмехнулась.
— Ты думаешь, мы с Крестой туда не стучались? Твой …ный, — она выругалась так, что Рамиро поморщился, — Цех Живописцев и Графиков тянул две недели, а вчера разродился письмом, что, мол, Цех не вправе заниматься юридической защитой своих членов в суде, потому как эти права принадлежат исключительно государственным чиновникам. И даже статью какую-то приплели для убедительности.
— Погоди, — нахмурился Рамиро. — Но в уставе Цеха сказано…
— Пишите жалобу! На ежегодном собрании Цеха она будет рассмотрена! — Лара оскалилась как волчица. — Официальных представителей от Цеха на суде не будет, неофициальных тоже, ни одна ваша цеховая рожа за тебя не вступится.
— А мастер Весель? — Рамиро чувствовал себя оглушенным. — А Рив Каленг?
— Господин Варген болен, господин Каленг уехал, все остальные господа кто где, по горло заняты или страшно болеют. А этот ваш председатель цеховых мастеров, как его бишь, господин Сордо…
— Глухарь, — подсказал Рамиро.
— Натурально! Этот ваш Глухарь, отвел меня в уголок, и, заглядывая в декольте, посетовал, что не понимает, по какой причине Цех должен отвечать за выходки своего не самого лучшего художника. Извини, причину я ему не предоставила.
— Лара!
Рамиро выдохнул. Посмотрел на женщин затравленно. У Лары красные пятна гуляли по лицу, у Кресты лоб пересекла глубокая вертикальная морщинка.
— Спасибо, девочки, — сказал он со всей теплотой. — Постараюсь не попасть в расход. Правда, жалко ваших трудов.
— Твои жабки и тритоны их не стоят, — буркнула Лара. — Бери ручку и пиши.
Рамиро взял ручку и написал прошение лорду Тени, частично сам, частично под диктовку.
Он не знал, сколько жабок и тритонов спаслось из шумашинского отстойника. Остался ли вообще кто живой к моменту, как Рамиро там появился.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Когда сосредоточенный контактный заряд переломил запирающий брус, и железные воротца распахнулись под напором воды, в овраг хлынули грязь и пена, обломки и мусор, и бог весть, что там было еще, в темноте не разглядишь. Если там и были фолари, Рамиро их не увидел. Спросить у Лары с Крестой вернулись ли фолари на набережную, он не решился.
