...Драгуны Калиновского наскочили среди ночи. Ворвались в Красное сразу со всех сторон. Знали, проклятые, что полковник Нечай ночует в поповском доме... Данило Нечай в одной рубахе, с саблей в руке, вскочил на неоседланного коня. Крикнул Мартыну и еще нескольким казакам:
– За мной!
Мартын рубился бок о бок с Нечаем, и вокруг них, как капустные кочаны, валялись головы жолнеров. Казаки пробились к замку и засели за стенами. Но нечего было и надеяться, что отобьются. Железным кольцом охватили замок жолнеры Калиновского. Яростно кричали казакам:
– Выдайте нам Нечая – всем жизнь даруем!
Нечай понимал: спасения не будет. Раненный в плечо и голову, он на миг прислонился к каменной стене, чтобы перевести дух. Поманил пальцем Мартына. Как сейчас, видит Мартын горячий блеск Нечаевых глаз, слышит его хриплый голос:
– Приманим огонь на себя, а ты через восточные ворота вырвись, скачи к гетману, пока не поздно, скажи – Нечай... – Замолчал. Подумал и махнул рукой:
– Нет, не надо... Скажи – Калиновский ударил, хочет захватить Брацлав и прорывается на Винницкий шлях... Надо, чтоб знал гетман, Богун... Скачи, Мартын!
– Может, и вы со мною... – робко предложил Мартын.
Полковник гневно толкнул его в грудь:
– Нечай не бежит. Запомни это, казак. Скачи! Не мешкай!
И вдруг бессильно опустился на землю.
– Воды! – простонал он.
Воды не было. Мартын наскреб горсть снега и поднес к губам Нечая.
– Продали меня, – сказал полковник, отдышавшись. – Знаю, кто продал.
Подлюга Ковалик Демид. И Капусту, видно, продает. Ты скажи там, чтоб не верили. Вчера, когда он письмо привез, был не один, а с каким-то шляхтичем, мне сразу подумалось: что-то неладно. А нынче днем, как проведал, что я еду в Красное, исчез, – видно, к Калиновскому подался. Ты передай. Ну, будет. – Держась руками за стену, поднялся, обнял Мартына. – Прощай, Мартын. Иди.
...Привольно в степи. Катит ветром курай. Среди рыжих, выжженных прошлогодним солнцем трав мелькают ранние, нежные цветы. Далекий стелется путь. Можно думать, вспоминать, мечтать. Молча едут казаки. Каждый погрузился в свою думу.
...Снова перед глазами Мартына зимняя ночь. Вьюга, лютый ветер.
Колючий снег засыпает глаза. Храпит конь. В небе пылает зарево: это жолнеры жгут села. Конь бешено бьет копытами утоптанный шлях. У Мартына одна мысль: скорее бы доскакать до Чигирина. Скорее!
Около села Верхний Брод, в десяти милях от Чигирина, конь пал. Мартын бросил коня, седло, побрел пешком. Постучался в первую дверь на околице.
Прохрипел в лицо заспанному селянину:
– Коня!
Мужик только охнул, увидев лицо Мартына. Метнулся в конюшню. Через минуту Мартын скакал дальше. А на рассвете стучался в чигиринские ворота.
Недовольному сторожу только крикнул в упор:
– Нечая шляхта обложила!
***...Шелковыми волнами плещет в лицо ветер с юга, а Мартыну чудится, что глаза ему засыпает снег, что вокруг та страшная февральская ночь. Вот перед ним сухощавый, низенький Капуста, вот гетман, положив ему руки на плечи, вытягивает из него слова, а Мартын уже ничего не может сказать, язык отнялся, бешено колотится сердце...
Через несколько дней дознались. Погиб полковник Данило Нечай. Только нескольким казакам удалось вырваться из осады. Они завернули в попону отрубленную польскими жолнерами голову Нечая и привезли ее в Чигирин.
Жолнеры Калиновского сожгли Красное, а затем двинулись на Шаргород, Мурахву, Черниевцы. Остановясь под городком Стена, пробовали взять его, но казаки, посполитые и мещане отбили приступ, и тогда войско Калиновского повернуло на Ямполь, где как раз в это время происходила ярмарка и не было никакой охраны. Жолнеры ворвались в Ямполь, порубили множество безоружного народа, разграбили город и сожгли его...
Мартын Терновый остался на службе в гетманском полку. Гетман не сидел на месте. То жил в Умани, то в Белой Церкви, с неделю гостил в Корсуне, у Ивана Золотаренка, ездил под Чернигов. В Чигирине оставался Капуста, и Мартыну не раз приходилось по его поручению разыскивать гетмана, возить ему грамоты.
Едет Мартын по степи и мучится. То надеждой себя тешит, то охватывает его тоскливое отчаяние. Кто знает, найдет ли он Катрю? Сколько месяцев прошло? Все могло статься. Лишь бы какой беды не приключилось с ней. А может, погибла Катря? Может, продали ее в Туретчину? Но Иван Неживой уверяет, что татары красивых дивчат в Туретчину не отдают. Немалый раздор из-за того между султанским визирем и ханом...
Посольство гетмана не мешкало. Приказ Хмельницкого был – ехать быстрее и добиться, чтобы орда еще до Пасхи выступила на помощь гетманскому войску. Тимофей ехал впереди, с ним рядом – сотник Иван Неживой.
– Поедешь, старый лев, с молодым орленком, – напутствовал гетман сотника, – научишь его разуму казацкому, недаром ты зубы проел на татарских плутнях. Язык знаешь, людей среди них знакомых имеешь, даже друзей...
– Как не иметь, гетман, – отозвался Неживой, – пять лет пленником хана был. Они меня помнят, я – их.
Гетман наказывал: вручить подарки хану, визирю, мурзам, а где надо – деньгами подмазать, для этого велел казначею Крайзу выдать послам десять тысяч злотых. Если татары будут спрашивать Тимофея, поехало ли гетманское посольство в Москву, говорить одно: «Того не ведаю. Я к тебе, хан, с отцовским поручением прибыл – напомнить, что пришла тебе пора выполнить договор и выступить с войском».
Посольство не останавливалось ни в городах, ни в селах. Лишь в низовьях Днепра задержались на полдня у Кодака. Из крепости выехало навстречу несколько всадников. Узнав, что за люди и куда путь держат, отворили ворота. В честь гетманича пять раз прогремели пушки с валов.
Тимофей наедине говорил с атаманом Тарасенком. Передал, что гетман велел атаману немедля быть в Чигирине, есть для него важное поручение.
– Панов пощипать? – спросил, посмеиваясь, Тарасенко.
– Не ведаю, пан атаман, – уклончиво ответил Тимофей.
– Что ж, – молвил Тарасенко, отодвигая кварту с медом, – поеду.
Правду сказать, нудно тут, одна отрада – стреляем из луков по беркутам. А помнишь, Тимофей, как этот Кодак страшен был нам два года назад?..
Тимофей не забыл. Разве забудется та глухая ночь... Шли берегом, кроясь в камышах, не жгли костров. Тогда в Кодаке стояло кварцяное войско, тогда еще страшны казались панцыри и пушки... Все прошло!
– Правду отец говорил по-латынски: «Ману факта, ману деструо», – весело сказал Тимофей.
– "Рукою сделано, рукою разрушаю", – отозвался задумчиво Тарасенко, – хорошо сказано. Не ждали паны, что мы с ними так рассчитаемся. Не ждали.
Снова быть войне, Тимофей?
– Не миновать.
– Повоюем. – Тарасенко потер лоб загорелой жилистой рукой, на которой нехватало двух пальцев. Заметив взгляд гетманича, пошевелил короткими обрубками. Пояснил:
– За это благодарить я должен тех, к кому путь держишь. Ну, может, когда-нибудь посчастливится, отплачу.
– Для них свое время!
В маленькой горнице было прохладно. В печи слабо горел огонь. Тимофей зябко повел плечами. Налил себе в кубок меду, выпил. Тарасенко поднялся.
Сквозь оконце, затянутое пузырем, слабо просеивалось солнце.
– Пойду прикажу, чтобы на дорогу поесть дали твоим казакам, а ты на лежанке опочинь малость, не повредит.
Тимофей прилег. Слушал, как за стеною кричал на кого-то Тарасенко.
Потом отдался своим мыслям. Вторично ехал он в Бахчисарай. Как говорил хитрый турок Осман-ага: «Все реки текут в Черное море». Да и он ему неплохо тогда ответил! Закрыл глаза. Замелькали чигиринские дни, заботные и тревожные. Вот и теперь, как вспомнишь их, тяжело на сердце. Много усилий стоило уговорить отца, чтобы послал его в Бахчисарай к хану. А все из-за проклятого Выговского. Обожди, писарь! Дождешься своего злого часа.
Крутил, крутил, а все-таки по-твоему не вышло. На изможденном, суровом лице Тимофея промелькнула легкая усмешка и тотчас растаяла. Другие заботы растопили ее. Управится ли он там, в Бахчисарае? Должен! Хан хитер, визирь – коварен. Он это хорошо знает.
Сердце волновало еще иное. Виделся ему далекий край и далекая девушка с чудесным именем Домна-Розанда. Не задумал ли он, Тимофей, неосуществимое? Может быть, прав сотник Неживой, когда говорит: «На что тебе Лупулова дочка, не годится казаку брать в жены дочь господаря, не с царями тебе родниться». Смешно! Почему бы и не жениться на дочке господаря? Даже отец одобрил. С тех пор как Тимофей увидел в Бендерах Домну-Розанду, покой оставил его: одной надеждой жил – снова увидеть. У отца, – он говорил Тимофею, – были свои замыслы: женится Тимофей на Домне-Розанде – Лупул будет верным союзником против короля польского.
Не спалось Тимофею. Поднялся с лежанки, торопливо надел кунтуш и вышел из дому. На майдане уже ожидали казаки. Мартын Терновый, хмурый и молчаливый, подвел гетманичу коня. Садясь в седло, Тимофей пошутил:
