— Брось письмо! — кричала Наташа на ходу. — Остановись! Брось его! Я тебе приказываю! Брось, я приказываю!
Но Матейко остановилась только в дверях кухни — остановилась резко и так же резко дернулась назад, запрокинув голову, словно с размаха налетела на невидимое препятствие, и оно отбросило ее. У Светы вырвался тонкий задыхающийся вой боли, письмо выскользнуло из ее пальцев и порхнуло на пол, выполнив свое предназначение. Ее качнуло вправо, она споткнулась, потеряла равновесие, несильно стукнулась затылком о дверной косяк и упала на четвереньки, мотая головой и пачкая кровью светлый пол.
— Больно-о-о! — выла она. — Мне больно, больно, бо-о-ольно!..
Наташа наклонилась и попыталась поднять ее, но Света, встряхнувшись, вдруг оттолкнула ее с такой силой, что та отлетела в другой конец коридора, ударилась о стену и рухнула на пол, на мгновение почти потеряв сознание. Пытаясь заставить себя встать, она сквозь звенящий рой белых точек увидела, как Света вскочила и завертелась волчком, воя и хлопая себя ладонями, пытаясь сбить невидимый огонь. Каждая мышца ее лица словно сокращалась сама по себе, и лицо казалось водоворотом множества ломаных выражений — от глубочайшего изумления до страшных гримас мучительной боли. Потом ее взгляд упал на распахнутую дверь ванной, и в нем загорелась дикая безумная надежда.
— Нет, не ходи! — взвизгнула Наташа, поняв, что сейчас произойдет, и приподнялась на локте, но Света уже исчезла в ванной. Наташа заставила себя встать и, прихрамывая, побежала к распахнутой двери. Громко плеснула вода. Наташа влетела в ванную комнату и только-только успела вцепиться в магнитофон, который Света, стоя в наполненной водой круглой ванне, тянула к себе из ниши, поблескивающей черным кафелем. Света зашипела, с ненавистью глянув на нее суженными, воспаленными от боли глазами, в которых уже кривлялся и торжествующе хихикал знакомый безумный демон. Она с силой дернула магнитофон на себя, раздался хруст, и серебристая ручка осталась у нее в пальцах, а Наташе достался магнитофон, который она, пошатнувшись, тут же и уронила. Магнитофон ударился о блестящий пол, в нем что-то хрустнуло, и веселая песенка, лившаяся из динамиков, зазвучала в два раза громче, отчего все происходящее стало еще более кошмарным. Света, хрипло дыша, отшвырнула бесполезную ручку, скрежещущим голосом произнесла что-то неразборчивое и плашмя плюхнулась в ванну, расплескав воду во все стороны, и подол ее длинного халата всплыл и заколыхался на поверхности, и казалось, что нарисованные на нем птицы лениво полетели куда-то. В прозрачном заклубилось призрачное бледно-розовое облачко, руки оперлись о гладкие стенки ванны, удерживая тело под водой.
Наташа дернулась, чтобы вытащить ее, но тут же остановилась. Она понимала, что с Матейко в ее нынешнем состоянии ей в одиночку никак не справиться, так что пусть поплавает — все равно сразу не утонет. Она повернулась, выдернула магнитофонный провод из розетки и из гнезда, выждала еще чуть-чуть, а потом резко схватила Свету за руки. Та, уже полузадохшаяся, от неожиданности поддалась, и Наташа быстро свела ей руки за спиной и начала проворно обматывать запястья проводом, накрепко затягивая. Света забилась, ее голова вынырнула на поверхность, бешено вращая покрасневшими глазами, но было поздно — провод надежно стянул руки, и разорвать его она не могла, а Наташа уже вязала поверх него длинное полотенце. Покончив с руками, она сдернула с вешалки еще несколько полотенец, сорвав при этом и саму вешалку, и поймала Матейко за голую ногу.
Через несколько минут Наташа, насквозь мокрая, с усилием выволокла связанную Свету из ванной, держа ее подмышки. Матейко извивалась, хрипела и кашляла, разбрызгивая воду, намокший халат облепил ее тело, подол волокся по полу, оставляя широкий влажный след. Маленькая и хрупкая, она почему-то оказалась невероятно тяжелой, и втащив ее в комнату и кое-как взгромоздив на диван, Наташа повалилась рядом, стараясь отдышаться.
— Что ж ты наделала, Света… — пробормотала она, сама не слыша своих слов. — Тебя же предупреждали… что ж ты?.. Ничего… это все ерунда… сейчас я… — она сползла с дивана, попыталась встать, но тут же поняла, что не сможет, опустилась и на четвереньках поползла туда, где на полу лежали рисовальные принадлежности. — …сейчас все сделаю… я знаю, что надо делать… ты только не кричи… ты не кричи, ладно?..
Ответом ей были болезненный хрип и надрывный кашель — если Света и собиралась кричать, то сейчас она этого сделать никак не могла. Поспешно готовясь к работе, Наташа отрешенно отметила, что сейчас не ощущает ни страха, ни даже неуверенности, как это было перед тем, когда она собиралась рисовать Виту. Сомневаться тут было не в чем. Рисовать тайком, только потому, что так ей хочется, наверное действительно было подло и плохо. Но это — совсем другое дело, это можно, это необходимо. Пусть тьмы и прибавится — в конце концов это не так уж и страшно. Сейчас она его поймает, это несложно, у нее теперь большой опыт, и она теперь сильнее, а Сметанчик потом пусть думает, что ей всего-навсего приснился кошмар. Немного боли на двоих и много, много очарования…
Наташа включила стоявший в комнате музыкальный центр — на тот случай, если Света вздумает кричать. Затыкать ей рот она решилась — Света могла задохнуться, кровь из носа у нее продолжала течь с интенсивностью, которая Наташу встревожила — возможно, у Матейко были проблемы с давлением, сказавшиеся именно сейчас. Она усадила Свету так, чтобы ее голова была наклонена немного вперед, подперла ее со всех сторон подушками, проверила, крепко ли та связана, и, пошатываясь, отошла к стулу, который уже по привычке использовала вместо мольберта. Света, подергиваясь, пристально смотрела на нее сквозь свисающие пряди потемневших от воды волос, прожигая болью и ненавистью. Ее симпатичное кукольное лицо исказилось до неузнаваемости, огромные синие глаза выцвели, став странно бледными, какими-то пыльными, роскошный халат превратился в мокрую грязную тряпку. Зубы Матейко то со скрипом проезжались друг по другу, то впивались в губы, превращая их в лохмотья, возможно, будь руки у нее свободны, она бы разодрала себя на куски, лишь бы избавиться от боли, от безостановочно, снова и снова пожирающего ее пламени. Наташа знала, что сейчас чувствовала Света, и, перед тем, как «уйти», глубоко вздохнула, подготовив себя к тому, что вскоре ей предстоит почувствовать то же самое.
Оказавшись «внутри», она не смогла удержаться от улыбки, увидев уже знакомое черное, пульсирующее, горячее, и улыбка была холодной, и в ней слились многие темные оттенки. Сфера еще не была целой, но за это короткое время черное поглотило бoльшую часть того, что являлось Светланой Матейко. Наташа еще могла видеть ее суть — скомканную, сжатую, искрящуюся, вяло сопротивляющуюся, словно засыпающая на горячем песке рыба. Это был не рассудительный философ и поэт Костя, не упрямая и многогранная Вита — Сметанчик с сознанием бабочки являлась легкой добычей, она не могла сражаться, она могла только гореть, быстро и покорно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
