Так, пожалуй, не бывает. Или он умело маскирует эмоции, или здесь есть что‑то ещё. Я снова вспомнил слова Францева о том, что Васильев побывал в психбольнице. Да, сумасшествие многое бы объяснило в этой истории. Стал бы понятен и характер Саши, и некоторые не совсем логичные действия банды, объяснился бы и странный выбор ей жертв. С другой стороны, и это довольно сомнительно. Убийц отличает крайняя расчётливость, тщательность при подготовке преступлений. Способен ли на это человек с повреждённым сознанием? Пожалуй, один раз он ещё мог бы, благодаря цепи счастливых совпадений, выйти сухим из воды. Но как быть с остальными преступлениями?
Другой вопрос, который мучал меня, относился к Ястребцову. Говорить ли Николаю о Белозёровой? Может быть, задержи он Сашу сейчас, это предотвратит будущие убийства? Но по размышлении зрелом, эту мысль я отбросил. Ну схватит Ястребцов Сашу – а дальше? Что за обвинения он предъявит молодому человеку? Какие‑то мои неясные догадки, случай в особняке, эфемерную связь с учителем? Если Васильев начнёт на первом же допросе лить покаянные слёзы и сдаст подельников – прекрасно. Все живы, бандиты в тюрьме, а я в Москве – пишу свои репортажи. Но если этого не произойдёт, и он будет играть в молчанку? У полиции на парня ничего нет, кроме предполагаемой кражи улики с места преступления. Но даже если это докажут, ему грозит от силы год‑два, да и то условно. Убийств это не остановит. Воочию убедившись в беспомощности полиции, банда только укрепится в сознании своей безнаказанности. Нет, торопиться нельзя. Надо продолжать гнуть свою линию, отыскивать улики и раскручивать уже имеющиеся факты…
Вагон тяжело вздрагивал на стыках рельс, перед запотевшим окном мелькали серые унылые пейзажи. За моей спиной две женщины вели беспрерывный и монотонный разговор, который, если не прислушиваться к нему, напоминал клокотание кипящей воды в кастрюле.
– А ты видела ребёночка Филиппа?
– Который от суррогатной матери?
– Да.
– Ой, я видела, такое чудо махонькое, такой розовый комочек. И так на Киркорова похож – не отличишь! Носик тот же, глазки такие же!
– И головку уже начал держать…
Я откинулся на сиденье и перестал слушать. Я остро ощутил нелепость, какую‑то сюрреалистичность ситуации. С одной стороны – дикие нравы заштатного городка, невероятная ненависть его обитателей друг к другу, выливающаяся в зверские убийства. И это на фоне странного, апатичного загнивания всего и вся, рушащейся промышленности, доживающей свой век медицины, произвола чиновников. С другой же – спокойное обывательское существование с его глупыми, нежизненными, постыдными интересами. И никаких попыток изменить, переломить ситуацию, никакой даже не то что рефлексии, а попытки её… Власть и общество – эти два мира, связанные кровно, имеющие одни и те же цели и задачи, оказались разделены, перестали соприкасаться, чувствовать и понимать друг друга. Государственный организм словно бы поразила гангрена, мешающая ему чувствовать свои отмирающие члены…
Все эти жестокие, банальные, давно передуманные мысли, вопросы без ответов, привычно вызывающие ощущение пустоты и сухое отчаяние, быстро утомили меня. Убрав в портфель блокнот, я укутался в шарф, поднял воротник пальто и прислонился к стенке у окна.
Некоторое время я сидел, задумавшись, и сам не заметил, как задремал… Мне приснился странный, ни на что не похожий сон. Я безразлично брёл через лес, натыкаясь на деревья. Мне почему‑то казалось, что тут никого, кроме меня, нет и не может быть, и очень удивился, когда заметил нечто белое, мелькавшее среди кустов. Приглядевшись, я понял, что это девушка из кошмара, виденного в ночь убийства учителя. Стоя вдалеке, она каким‑то образом прочла мои мысли, и поняв, что я узнаю её, вышла из своего укрытия и быстро пошагала мне навстречу. Подойдя вплотную, остановилась, словно в ожидании.
Я протянул ей руку, но она резко отстранилась. Смотрела она грустно и жалостливо, при этом поминутно опасливо оглядываясь по сторонам. Я снова шагнул ей навстречу, но в этот раз она с отвращением и ненавистью оттолкнула меня. «Не знаешь, что ли, он придёт!» – хрипло крикнула мне в лицо, и в следующую секунду растворилась в тумане… Передо мной показался Прохоров. Он держал в руках фотографию, ту самую, что была украдена с виллы Пахомова и грустно улыбался. Присмотревшись к снимку, я начал снова, как тогда, в особняке, узнавать что‑то, но не успел – видение растаяло. Передо мной возник Саша. Он находился на расстоянии вытянутой руки и что‑то тихо шептал, едва шевеля губами. Казалось, что‑то сковывало парня, и он не мог сдвинуться с места. Чтобы расслышать его, я сделал шаг навстречу, но Саша растворился в воздухе. Вдруг исчезло всё – лес, деревья, призраки. Я оказался в чёрной густой тьме. Где-то далеко, на горизонте, тускло светилась точка. Вдруг она двинулась ко мне. Точка приближалась, росла, приобретая страшно знакомые очертания… Передо мной был гроб – тот самый, в котором мы похоронили нашу Светочку. Несколько мгновений, показавшихся вечностью, он стоял передо мной бездвижно. Вдруг гроб содрогнулся – так, словно кто-то робко стукнул по крышке изнутри. Ещё один удар – уже сильнее, настойчивее, за ним ещё и ещё…
– Папа, купи! Купи Анфису! – услышал я страшно знакомый голос. – Ну куп-и-и-и-и-и-и!
Зажав уши, я побежал прочь, но голос следовал за мной, гремел вокруг, пронизывал меня насквозь.
– Купи куклу-у-у-у-у!
Спасаясь от кошмара, я закрыл глаза, а когда открыл их снова, гроб был передо мной. Удары по крышке изнутри становились громче, чаще. Наконец, деревянная крышка не выдержала и разлетелись на куски. Из гроба во все стороны хлынул свет, и в этом свете всё отчётливее, всё яснее становился силуэт. Я узнал Нику Белозёрову. Она была такой, как на фотографиях в альбоме – в белом платьице, с огромными розовыми бантами на голове. Она шагнула ко мне, взяла за руку, и, глянув снизу вверх, тихо попросила:
– Папа, ты же купишь куклу?
– Куплю, дочка, – ласково ответил я, странно, безжизненно успокаиваясь.
Вдруг всё замелькало. Фигурка девочки сжалась до булавочной головки, затем выросла снова. На этот раз передо мной был призрак, виденный в ночь убийства Королёва. Женщина жалостливо, с тяжёлой тоской глядела на меня. Но вдруг расхохоталась, обеими руками схватила меня за плечи и энергично встряхнула. «Сделай же что‑нибудь! Ты гражданин! Гражданин!» – крикнула она мне в лицо. Я вздрогнул и проснулся.
– Гражданин, гражданин! – услышал я над ухом суровый голос и, подняв глаза, увидел кондуктора, который осторожно теребил меня за плечо. – Билет, пожалуйста.
Я нащупал в кармане бумажник и подал проездной талон.
– А какая станция? – глянув за окно,
