— Езжайте своей дорогой, ребята. Не надо нам вашего цирка.
Сказать, что я удивился, — ничего не сказать. В растерянности я поворотился к девчатам, но те смотрели столь же непреклонно, как и старик.
— Что, — осторожно сказал я, — и на летающего человека не хотите глянуть?
— А что нам радости с летающего человека? — проскрипел в ответ Семеныч. — Пускай себе летит восвояси. Зачем нам? Кто на него посмотрит, покой потеряет. Будет видеть то, чего нет. Будет огнем пыхать, что твой Горыныч. Самого себя бояться будет. Идите стороной, дети лукавого. — И он вяло махнул костлявой рукой в сине-зеленых разводах татуировок.
Тут мне пришло в голову, что этот момент, при всей своей сказочности, полон конкретного смысла. Такая вот немая сцена, когда каждый додумывает про себя то, что не было сказано. Про нас знали.
Я отступил на шаг, готовясь повернуться и зашагать к кемперу, где ждали мои артисты.
Но тут одна из девушек вскочила, подбежала к Семенычу и торопливо зашептала ему на ухо. Тот не мигая долго смотрел куда-то мне в ноги, а потом поднял взгляд и кивнул:
— Постой-ка. Поди сюда. — И поманил меня жестом умирающего.
Я нехотя приблизился.
— Я слыхал, вы дождь выкликать умеете. Так вот. Прежде чем уехать, вызовите нам дождь. А больше нам от вас ничего не надо.
Я вернулся к ребятам. Те стояли понурые, Венди аж побледнела.
— Слышали? — спросил я, мельком кивнув в сторону «сельсовета». — Давайте пригоним им тучку по-быстрому — и валим отсюда.
Тут Отто поймал меня за руку и стальным тоном сказал:
— Нет.
Венди кинулась к нему и заговорила надрывающимся шепотом:
— Отто, не надо так, ну, пожалуйста, ну черт с ними — не хотят и не надо; пожалуйста, давай сделаем им дождь, они же задыхаются, они же…
Отто свободной рукой взял ее за запястье, и Венди притихла.
— Дождь им будет, — сказал он безо всякого выражения, — А потом ты, — он тряхнул ее руку, — инициируешь молодежь.
— Зачем? — спросила она умоляюще. — Зачем, они же не хотят? Не на…
— Сделаешь. Постарайся. И пока не будет так, как я сказал, мы с места не тронемся.
Он перегнул палку. Явно перегнул. Все были обижены, все были встревожены, но это было слишком; и я сбросил с себя руку Отто и включил командный голос:
— Отто, прекрати. Не заставляй ее. Хрен с ним, с дождем, поехали отсюда.
Отто отступил. Выпустил Венди и деревянным шагом побрел к кемперу. И тут изумила Венди.
— Хорошо! — выкрикнула она ему в спину. — Хорошо, пускай так… Я сделаю! Я сделаю…
Отто остановился.
— Артем, скажи им, что для выкликания дождя нам нужна помощь. Всех молодых пусть выгонят в поле вместе с Венди. Скажи — хоровод водить. Выполнят обряд как надо, будет им дождь.
Я не знаю, почему я послушался.
Ни до этой истории, ни после Отто никогда больше не разговаривал со мной таким тоном.
Мы с Димкой, Владом и Чжао проводили коммунаров в поле. Они встали кучкой, переминаясь с ноги на ногу. Четыре девушки и тринадцать парней. Те двое, с трактора, тоже пришли. Пит подогнал кемпер, и из него вышли Отто и Венди — изжелта бледная, как юбка на сценическом платье Белоснежки, в которое она была одета. К чему был этот нелепый маскарад, знали только она и Отто.
Она подошла к местным, оглядела их, шмыгнула носом и нетвердо скомандовала:
— В круг становитесь.
Те послушались. Я мельком глянул на Отто. Тот кивнул и показал на небо: «Начинаем».
И мы начали.
Венди расцепила сомкнутые руки двух девчат-рукодельниц и встала в хоровод.
— Для начала, — сказала она, — распоемся. Песню бременских музыкантов все знают?
Кто-то захихикал. Мужской голос выкрикнул:
— Знают. Дальше-то что?
— Пойте, — просто сказала Венди и без паузы затянула:
«Ничего на свете лучше не-эту, чем бродить друзьям по белу све-эту…»
Хоровод криво сдвинулся, потом пошел ровнее. Она целый куплет пропела в одиночку, прежде чем местные стали подтягивать. Вскоре заголосили уже все.
К концу песни природа наконец отозвалась. Дунул ветер. Раз, еще и еще. Волосы взлетели над головами, затрепетали подолы юбок. Кто-то невольно остановился, но Венди властно и упорно потянула за собой живой круг, принуждая их перебирать ногами. За «бременскими» спели «Красное на черном», потом «Все идет по плану». После пятой или шестой песни солнце погасло, подернувшись серой пеленой. Хоровод пел — одержимо, экстатически. Ветер без устали уносил звуки в мертвые поля. Над горизонтом поднялись серые, цвета рыбьей чешуи, с белыми ободами облака. За ними потянулась чернильно-синяя грозовая туча. И наконец глухо, но явственно, хрупнул гром. Певцы прервались и заулюлюкали. Кто-то выдал звонкое «ура».
Венди закричала им, перекрывая шум ветра:
— Еще!!! Не останавливайтесь!!! Нужно еще!!!
И снова они взялись за руки и закружились, уже не распевая, а выкрикивая слова песни. И гром отозвался. До решающего момента оставалось совсем немного.
Я следил за происходящим завороженно, как и старики, собравшиеся на дороге.
Хоровод все ускорялся, слов было уже не разобрать; люди спотыкались, со свистом заглатывали воздух, глаза у всех сделались безумные. И тут Венди издала нечеловеческий крик, вырвалась из цепочки в центр и сбросила платье.
Это было то самое платье с секретом, в котором Чжао играл колдунью. Оно все это время держалось на одном шнурке.
Платье упало к ногам Венди, и все танцующие стали.
Она не двигалась несколько секунд.
Стояла среди них нагая и белая, с воздетыми к небу руками.
А потом на поле упал дождь.
Первым очнулся Артурчик. Метнулся в кемпер и буквально вылетел оттуда с одеялом. Растолкал за зомбированных местных, запахнул его на Венди и насильно сдвинул ее с места. Венди тоже была в состоянии транса. Промокшее платье подобрал Владка.
В кемпере ее заколотило. Я наколдовал ей согревающего, но, когда протянул стакан, она вскинула на меня одурманенный взгляд, по-волчьи клацнула зубами, и стакан вырвало у меня из рук и швырнуло об пол. Настаивать я не решился.
Молчание нарушил Отто:
— Дело сделано. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Один левитатор, остальные — телекинетики. Ты умница, Венди. У тебя все получилось прекрасно. Теперь едем.
Никто не взглянул в его сторону. Венди закусила край одеяла и закрыла глаза.
Пит сел за руль и завел двигатель. Некстати весело забегали по лобовому стеклу дворники. И тут в дверь постучали. Высунулся Димка:
— Чего еще?
Снаружи что-то негромко сказали, потом Димка принял из рук стоявших внизу сверток и, не попрощавшись, захлопнул дверь.
— Что там? — подал голос Чжао.
Димка развернул холстину: в ней был туесок, наполненный каким-то бисерным барахлом.
— Для Венди передали.
Отто хмыкнул.
Мы выехали из деревни и помчались на северо-восток. Молчание было похоронное. Все давились своими мыслями, но говорить никто не начинал. Все понимали: больше остановок не будет. До самого Красноярска.
Цирк отъехал от Полынек, наверное, километров на сорок, когда Отто взял подаренный Венди туесок с побрякушками, открыл окно и выкинул его на дорогу. А потом жестко провозгласил:
— Все, проехали. Услышали? Проехали и забыли.
И мы — потому что всем очень этого хотелось — забыли.
А не надо было.
— …Вспомнил дождь в Полыньках? — тихо спросил Влад. — Я не сканю, я сам про это подумал… Что, угадал?
— Да.
Кажется, сейчас я почувствовал жалость к Венди еще острее, чем в тот день. Виноватую беспомощную жалость. Когда мы отстранились от случившегося, я убедил себя, что это была какая-то Венди с Отто «авторская постановка», что ли. Что все было заранее подготовлено на такой случай и в целом оправданно. На все остальное я, как и все, предпочел закрыть глаза. Мы с Отто никогда не говорили об этом. А Венди… как оказалось, я никогда не знал ее. Она была незаменимой частью плана и воспринималась мной именно так. Артистка, маг-инициатор, лучезарная Белоснежка на сцене, а вне ее — неумелая хранительница бутафорского гастрольного уюта и вечный раздражающий фактор в нашем спокойном мужском мирке; все остальное никогда не интересовало меня в деталях. Мы ругались из-за мелочей (каких — сейчас уже и не вспомнить), потом мирились (иногда легко, с облегчением, иногда — вынужденно, без раскаяния и признания вины), поздравляли друг друга с днем рождения, обменивались шпильками… вчера я дважды спасал ее, ничуть не колеблясь, потому что с ней пропала бы часть жизни, потому что все погибло бы, погибни она, — и все-таки я ее не знал.
Как не знал Пита, Влада, Чжао, Отто… Нелепо, несправедливо, больно было осознавать это сейчас, после прожитых бок о бок нескольких лет и всех этих подвигов во имя дружбы (и была ли она, эта дружба?..), осознавать тогда, когда начал терять их…
