— Миссис Нолан? — сказал он и протянул ей визитку, по обыкновению, чувствуя себя назойливым коммивояжером. Она едва взглянула на карточку и, отступив в сторону, впустила его. На вид ей было ближе к семидесяти — мелкокостная женщина с заостренным беспокойным лицом. Глаза навыкате, такие же, как у ее внучки, смотрели на Дэлглиша с выражением, которое было слишком хорошо ему знакомо: сначала смесь настороженности и любопытства, потом облегчение и, наконец, нормальный человеческий взгляд. На ней был серо-голубой кримпленовый костюм, широкий в плечах, с плохо подшитым подолом. На лацкане воротника красовалась круглая брошь из разноцветных камней, оправленных в серебро, оттягивавшая тонкую ткань. Дэлглиш догадался, что это не было обычным субботним одеянием хозяйки — она приготовилась к его визиту. Вероятно, она была из тех женщин, которые привыкли встречать все жизненные невзгоды и трагедии при параде — посильная дань гордости и вызов перед лицом неведомого.
Квадратная гостиная с единственным окном показалась Дэлглишу типичной скорее для лондонского предместья, чем для затерянного среди лесов дома в глубокой провинции. Она была аккуратная, очень чистая, но безликая и довольно темная. Старинный камин был заменен новым, отделанным под мрамор, с деревянной полкой, и снабжен электрическим нагревателем — сейчас в нем горела лишь одна спираль. Две стены были оклеены мрачными обоями с рисунком из роз и фиалок, две другие — светлыми в синюю полосу. Тонкие неподшитые занавески висели лицевой стороной наружу, свет просачивался в комнату сквозь узор из похожих на луковицы красных роз и кружевного плетения плюща. По обе стороны камина стояли два современных кресла, посередине комнаты — квадратный стол и четыре стула. На дальней стене был подвешен на кронштейне большой телевизор. Никаких журналов и книг, кроме «Радио таймc» и «ТВ таймc», в комнате не было. Единственная картина — безвкусный офорт «Святое Сердце» над камином.
Миссис Нолан представила своего мужа. Тот сидел в правом кресле лицом к окну — огромный костлявый мужчина, который на приветствие Дэлглиша ответил лишь скованным кивком, не вставая. Лицо у него было суровым. Освещенное солнечным лучом, пробивавшимся между занавесками, оно казалось вырезанным из дуба. Пальцы левой руки, покоившейся на колене, непроизвольно выбивали бесконечную дробь.
— Могу я предложить вам чаю? — спросила миссис Нолан.
— Большое спасибо, с удовольствием, если это вас не затруднит, — ответил Дэлглиш и подумал: «Всю свою жизнь я слышу этот вопрос и отвечаю на него одними и теми же словами».
Хозяйка улыбнулась, делая вид, что довольна, и суетливо вышла. «Я произношу общепринятые фальшивые слова, а она в ответ изображает, будто я делаю ей одолжение, — подумал Дэлглиш. — Что же за работа у меня такая, если люди испытывают благодарность уже за то, что я веду себя как человеческое существо?»
Мужчины ждали в полном молчании, но чай поспел очень быстро. Значит, вот почему дверь открылась не сразу: когда он постучал, миссис Нолан первым делом бросилась ставить чайник. Усевшись за стол, они напряженно-официально ждали, пока Альберт Нолан с трудом поднимется с кресла и, ступая боком, болезненно, подойдет к своему стулу. Вынужденное усилие усугубило дрожание в руке. Не говоря ни слова, жена налила чаю и поставила перед ним чашку. Он не взял ее в руки, а наклонился и шумно отхлебнул через край. Жена даже не взглянула на него. На столе стоял наполовину нарезанный торт — ореховый с джемом, сказала она и снова улыбнулась, когда Дэлглиш согласился отведать кусочек. Торт оказался сухим и довольно безвкусным, во рту он превратился в плохо прожевываемый ком. Крохотные осколки грецкого ореха застревали в зубах, а случайные кусочки апельсиновой корки оставляли на языке кислый привкус. Дэлглиш смыл их большим глотком крепкого чая, чрезмерно сдобренного молоком. Где-то в комнате слышалось прерывистое жужжание мухи.
— Прошу прощения, что обеспокоил вас, — сказал Дэлглиш. — К тому же, боюсь, это будет для вас мучительно. Как я уже объяснил по телефону, я расследую дело о смерти сэра Пола Бероуна. Незадолго до нее он получил анонимное письмо. В нем содержался намек, будто сэр Пол мог иметь какое-то отношение к смерти вашей внучки. Вот почему я здесь.
Чашка миссис Нолан застучала о блюдце. Женщина спрятала руки под стол, как воспитанная девочка в гостях, потом взглянула на мужа и сказала:
— Тереза Нолан сама лишила себя жизни. Я думала, что вы это знаете, сэр.
— Мы это знаем. Но все, что случилось с сэром Полом в последние недели его жизни, может оказаться важным, а это анонимное письмо пришло как раз в тот промежуток времени. Нам надо выяснить, кто его послал. Видите ли, существует вероятность, что его убили.
— Убили?! — воскликнула миссис Нолан. — Это письмо было послано не из нашего дома, сэр. Господи помилуй, мы подобными вещами не занимаемся.
— Я это знаю. У нас и в мыслях не было, что это сделали вы. Но я хотел бы знать, не говорила ли вам внучка о ком-нибудь — может, о близком друге, — о ком-нибудь, кто мог бы винить сэра Пола в ее смерти.
Миссис Нолан покачала головой и ответила:
— Вы имеете в виду кого-то, кто мог его убить?
— Такую возможность мы тоже обязаны рассмотреть.
— Но кто это мог быть? Бессмыслица какая-то. У нее, кроме нас, никого не было, а мы никогда к нему и пальцем не притронулись, хотя, видит Бог, негодовали страшно.
— Негодовали на него?
Внезапно заговорил ее муж:
— Она забеременела в то время, когда работала в его доме. И он знал, где искать ее тело. Откуда он мог это знать? Скажите мне.
Голос его звучал хрипло и почти бесстрастно, но он выговаривал слова с такой силой, что содрогалось все тело.
— Сэр Пол рассказал на дознании, что однажды вечером ваша внучка поведала ему о своей любви к лесу, и подумал: если она решила свести счеты с жизнью, то могла выбрать для этого единственное во всем Лондоне место, где сохранился кусочек дикой природы, — ответил Дэлглиш.
— Мы никогда не посылали ему этого письма, сэр, — сказала миссис Нолан. — Я видела джентльмена во время дознания. Муж не пошел, но я считала, что один из нас должен там быть. Он, этот сэр Пол, говорил со мной, был искренне любезен, сказал, что глубоко сожалеет. А что еще можно сказать в подобном случае?
— Сожалеет, — фыркнул мистер Нолан. — Скажите пожалуйста!
Миссис Нолан повернулась к нему:
— Папочка, нет никаких доказательств. И он был женатым человеком. Терезе не следовало… Только не с женатым человеком.
— Какая разница, что там она сделала! Или он. Она ведь убила себя, не так ли? Сначала забеременела, потом сделала аборт, потом совершила самоубийство. Когда у тебя на совести столько грехов, какое значение имеет — одним больше, одним меньше?
— Не могли бы вы рассказать мне о ней? — деликатно попросил Дэлглиш. — Вы ведь ее воспитывали, если не ошибаюсь?
— Правильно. У нее больше никого не было. У нас единственный ребенок, ее отец. Ее мать умерла через десять дней после рождения Терезы — воспалился аппендикс, и операция прошла неудачно. Один шанс на миллион — так сказал врач.
«Я не хочу этого слышать, — подумал Дэлглиш. — Я не хочу знать про их боль». То же самое, слово в слово, сказал ему консультант-акушер, когда он пришел в последний раз взглянуть на свою мертвую жену с новорожденным младенцем, которого она словно бы баюкала на согнутой руке, — на обоих, упокоившихся в тайне небытия: «Один шанс на миллион». Как будто можно испытывать утешение, даже гордость от сознания того, что этот шанс выпал на долю именно твоей семьи, чтобы доказать произвольность статистики человеческой подверженности ошибкам природы. Жужжание мухи стало вдруг невыносимым.
— Извините, — сказал Дэлглиш и, схватив «Радио таймc», яростно хлопнул им по мухе, но промахнулся. Пришлось сделать еще два ожесточенных шлепка по оконному стеклу, прежде чем жужжание наконец прекратилось и муха исчезла, оставив лишь едва заметный грязный след на стекле.
— А что же ваш сын? — спросил Дэлглиш, возвращаясь за стол.
— Ну он же не мог ухаживать за младенцем — этого никто от него и не ожидал, — ему был всего двадцать один год. Мне кажется, больше всего на свете ему хотелось уйти из дома, от нас, даже от ребенка. Думаю, что каким-то странным образом он винил нас. Видите ли, мы не особо приветствовали его брак. Ширли, его жена, была не той девушкой, какую мы выбрали бы для него. И мы говорили ему, что ничего хорошего из этого брака не выйдет.
А когда «ничего хорошего» случилось-таки, мысленно добавил Дэлглиш, виноватыми оказались они, как будто их неодобрение, их сопротивление нависали над его женой как проклятие.
— Где он теперь? — спросил Дэлглиш.
— Мы не знаем. Кажется, уехал в Канаду, но он нам не пишет. У него хорошая специальность — он механик, разбирается в машинах. Всегда имел золотые руки. Он сказал, что ему не составит труда найти работу.
