— Эрл! — сказала Сюзи.
Американец подумал, что Сюзи собирается напасть на его семью, и угрожающе ткнул ей в морду лампой.
— Не надо злить медведя, — предупредил Фрейд, и американская семья отступила назад.
— Сюзи, ты там поосторожней, — предупредил Фрейд.
— Убийство, — пробормотала женщина из Нью-Гэмпшира.
— Там что-то чудовищное, — сказал ее муж.
— Нож, — прошептала дочка.
— Да это всего-навсего чертов оргазм, — сказал Фрейд. — Ради бога, у вас что, оргазма ни разу не было? — Фрейд проковылял вперед, держа руку на спине у Сюзи; он стукнул в дверь бейсбольной битой и зашарил в поисках ручки. — Анни? — позвал он.
Я заметил, что Иоланта, как гигантская тень, маячила прямо за спиной у Фрейда, не вынимая грозных рук из темной сумочки. Сюзи убедительно фыркнула, обнюхивая порог.
— Оргазм? — переспросила женщина из Нью-Гэмпшира, а ее муж закрыл дочери уши.
— Господи, — скажет Фрэнни позже. — Они привели дочь посмотреть на убийство — и даже не позволяют ей услышать про оргазм. Американцы определенно странный народ.
Медведица Сюзи саданула в дверь плечом, чуть не сбив Фрейда с ног. Его луизвильская бита покатилась по полу, но Иоланта поймала старика и прислонила его к косяку, а Сюзи ввалилась в комнату. Обнаженная, если не считать чулок и пояса, Визгунья Анни курила сигарету, облокотившись на мужчину, что недвижно лежал в кровати навзничь, и выпускала дым прямо ему в лицо; он, тоже обнаженный, за исключением высоких темно-зеленых носков, не мигал и не кашлял.
— Мертвый! — выпалила женщина из Нью-Гэмпшира.
— Tod? — прошептал Фрейд. — Кто-нибудь, скажите, что там.
Иоланта вытащила руки из сумочки и вонзила кулак в пах мужчине. Его колени сами собой подлетели вверх, и он закашлялся; потом снова застыл в прежней позе.
— Он не мертвый, — объявила Иоланта и двинулась к выходу, расчищая себе путь.
— Он просто взял и отключился, — сказала Визгунья Анни.
Она, казалось, была удивлена. Но позже я подумал, что нельзя остаться в здравом уме и сознании, полагая, будто Визгунья Анни кончает. Возможно, безопасней просто отключиться, чем смотреть на это и потом уйти домой с повернутыми мозгами.
— Это проститутка? — спросил муж.
Теперь заткнуть дочери уши попыталась его жена; одновременно она старалась закрыть ей глаза.
— Ты что, слепой? — спросил Фрейд. — Конечно, она проститутка.
— Они все проститутки, — сообщила взявшаяся неизвестно откуда Черная Инга; она обнимала мать, довольная, что с ней все в порядке. — Ну и что в этом такого?
— Ладно, ладно, — сказал отец. — Все обратно по постелям.
— Это ваши дети? — обратилась женщина из Нью-Гэмпшира к отцу и замялась, не зная, на кого из нас показать взмахом руки.
— Ну, некоторые из них, — дружелюбно ответил отец.
— Вам должно быть стыдно, — сказала ему женщина. — Такая отвратительная грязь — на глазах у ваших детей.
Едва ли отец когда-либо задумывался о том, что на наших глазах происходит что-то особенно грязное. Да и тон у женщины из Нью-Гэмпшира был такой, какого отец никогда не слышал от нашей матери. И тем не менее нам вдруг показалось, что отец поражен этим обвинением. Позже Фрэнни скажет, что вначале увидела на его лице искреннее удивление, а потом — набежавшую тень и что-то вроде виноватой гримасы, которую нам случалось видеть прежде, и как бы ни огорчала нас отцовская мечтательность, мы предпочитали видеть его мечтающим, а не виноватым; мы готовы были признать, что он «не от мира сего», но нам не нравилось, когда он выглядел по-настоящему обеспокоенным, когда пытался проявить «ответственность» в том смысле, в каком ее ожидают от отцов.
— Лилли, тебе здесь не место, дорогая, — сказал отец Лилли, разворачивая ее от двери.
— Да уж наверно, — сказал муж из Нью-Гэмпшира, отчаянно пытаясь закрыть своей дочери и глаза, и уши, но сам не в силах оторваться от явившейся сцены.
— Фрэнк, отведи, пожалуйста, Лилли в ее комнату, — тихо сказал отец. — Фрэнни? — спросил отец. — С тобой все в порядке, дорогая?
— Конечно, — ответила Фрэнни.
— Извини, Фрэнни, — сказал отец, увлекая ее по коридору. — За все, — добавил он.
— Он еще извиняется, — с издевкой сказала женщина из Нью-Гэмпшира. — Завез своих детей в этот рассадник грязи и еще извиняется!
Но тут на нее обрушилась Фрэнни. Мы сами могли критиковать отца сколько угодно, но никому другому это не позволялось.
— Пизда с ушами, — сказала Фрэнни женщине.
— Фрэнни! — воскликнул отец.
— Бесполезная сучка, — сказала Фрэнни женщине. — А ты бедный зануда, — сказала она, обращаясь уже к мужчине. — Я вот знаю человека, который мог бы показать тебе, что такое по-настоящему отвратительно, — сказала она. — «Аюбха» или «гаджасана», — сказала она им. — Знаете, что это такое? — Я знал; и почувствовал, как у меня взмокли ладони. — Женщина ложится ничком, — сказала Фрэнни, — а мужчина ложится сверху, прижимаясь к ней пахом и выгибая копчик. — При упоминании паха женщина из Нью-Гэмпшира зажмурилась; ее бедняга муж теперь, казалось, пытался прикрыть глаза и уши всей семье одновременно. — Это поза слона, — сказала Фрэнни, и меня передернуло.
Поза слона была одной из двух главных поз (наряду с позой коровы) в группе «вьянта»; именно о позе слона Эрнст говорил особенно мечтательно. Мне показалось, что меня сейчас вырвет, а Фрэнни вдруг заплакала. Отец быстро повел ее по коридору; медведица Сюзи обеспокоенно, но не забывая по-медвежьи переваливаться, потрусила за ними.
Клиент, лишившийся чувств, когда Визгунья Анни прикончила Крюгерштрассе, пришел в себя. Он был ужасно смущен, обнаружив над собой Фрейда, меня, семью из Нью-Гэмпшира, Визгунью Анни, ее дочку и Бабетту. Ему еще повезло, подумал я, что медведь и прочие члены нашей семьи уже ушли. Как обычно, позже всех появилась Старина Биллиг; она спала.
— Что тут происходит? — спросила она меня.
— А разве тебя не разбудила Визгунья Анни? — спросил я.
— Визгунья Анни давно уже меня не будит, — сказала Старина Биллиг. — Меня разбудили эти всемирные реформаторы с пятого этажа.
Я посмотрел на свои часы: не было еще и двух ночи.
— Ты все еще спишь, — прошептал я Старине Биллиг. — Радикалы так рано не приходят.
— У меня сна ни в одном глазу, — сказала Старина Биллиг. — Некоторые из радикалов этой ночью домой не ушли. Иногда они остаются на всю ночь. Обычно они ведут себя тихо, но сегодня Визгунья Анни их, наверно, побеспокоила. У них что-то упало, и они долго шипели, как змеи, пытаясь поднять то, что уронили.
— Они не должны быть здесь ночью, — сказал Фрейд.
— Я достаточно насмотрелась на эту грязь, — сказала женщина из Нью-Гэмпшира, похоже, утратив всякий интерес к происходящему.
— Я все повидал, — загадочно промолвил Фрейд. — Всю грязь, — сказал он. — К ней постепенно привыкаешь.
Бабетта заявила, что ей для одной ночи впечатлений вполне достаточно, и пошла домой. Визгунья Анни отправила Черную Ингу обратно в кровать. Смущенный клиент Визгуньи Анни постарался удалиться как можно незаметней, но семья из Нью-Гэмпшира провожала его взглядами, пока он не вышел из отеля. На площадке второго этажа к нам с Фрейдом и Стариной Биллиг присоединилась Иоланта. Мы прислушались к тому, что творится наверху, но радикалы, если они там и были, теперь успокоились.
— Я слишком стара, чтобы лазать по лестницам, — сказала Старина Биллиг, — и не настолько глупа, чтобы совать нос, куда не просят. Но они там, — сказала она, — сходите, посмотрите.
Затем она вернулась обратно на улицу, к своему нежному занятию.
— Я слепой, — признался Фрейд. — Чтобы забраться по этой лестнице, у меня уйдет вся ночь, и я ничего не увижу, если они и там.
— Дай мне твою бейсбольную биту, — сказал я Фрейду. — Я схожу посмотрю.
— Лучше возьми с собой меня, — сказала Иоланта. — Насрать на биту.
— Во всяком случае, мне эта бита нужна, — сказал Фрейд.
Мы с Иолантой пожелали ему доброй ночи и начали подниматься по лестнице.
— Если там что-то случилось, — сказал Фрейд, — разбудите меня и расскажите. Или расскажите уже утром.
Какое-то время мы с Иолантой стояли на площадке третьего этажа и прислушивались, но все, что мы смогли услышать, это как семья из Нью-Гэмпшира сдвигает мебель к дверям своего номера. Молодая шведская пара все проспала, очевидно, они были привычны к оргазмам — или к убийствам. Старик из Бургенланда, возможно, умер в своей комнате вскоре после того, как въехал. Британские велосипедисты с четвертого этажа спали, как я подозревал, беспробудным пьяным сном, но когда мы с Иолантой остановились на площадке четвертого этажа, прислушиваясь к радикалам, то натолкнулись на одного из велосипедистов.
— Чертовски странно, — прошептал он нам.
— Что странно? — спросил я.
