Следует подчеркнуть, что с именем Ю.Лотмана связан не только интеллектуальный багаж. Лотман воссоздавал климат культуры, статус гуманитария, утерянный за десятилетия
триумфального правления советской власти. Тартуский университет в те годы был островком интеллектуальных еретиков всего бывшего Советского Союза, и место главы этой школы по праву занимал профессор Лотман. Я вспоминаю, как в семидесятые годы присутствовал на одном из Тартуских семинаров по изучению вторичных моделирующих систем (так тогда перефразировалась семиотика). И мне хорошо запомнилось одно непосредственное ощущение того времени: если бы Ю.Лотман набирал в тот момент себе рабов, я бы без промедления вступил в их число. Таков был профессор Лотман в восприятии аспиранта семидесятых.
В последней книге Лотман описывает культуру как целостный механизм. В ее сущности он видит динамический элемент двух видов — эволюцию и взрыв. Каждая новая школа, каждое новое направление — это взрыв, поскольку он не был предсказуем. Поэтому явления культуры признаются авторскими в отличие от технического мира, где из-за эволюционного характера изменений авторство не столь значимо. "Дело в том, что творчество даже плохой певички — личное по своей природе, — пишет Ю.Лотман. — Творчество даже хорошего инженера как бы растворяется в общем анонимном потоке техники. Если бы мост провалился, фамилию инженера, наверное, запомнили, потому что это было бы недюжинное событие. Хороший мост растворяется в общем потоке уровня техники" (Лотман Ю.М. Культура и взрыв. С. 32).
Здесь Ю.Лотман возвращается к идее деавтоматизации, характерной для структуры литературного произведения, которое характеризуется неоднозначностью. "Художественный текст не имеет одного решения", поэтому бессмысленно говорить, что эту симфонию я уже слышал, хотя возможно, эту задачу я уже решил" (Там же. С. 189).
В каждый момент времени любое общество имеет свои модели сигнификации и свои модели коммуникации, признавая одни из них более центральными, другие относя к периферии. Это сходно с проблемой признания, что есть правда, что есть ложь, о чем писал в свое время М.Фуко. Общество борется за то, чтобы признать те или иные тексты более правильными, нужными. Одни из них начинают вытеснять другие, осуществляя это за счет внимания критики, внесения в списки для обязательного чтения в школе и в университете-и т. п. С этой точки зрения становится семио
тической и проблема импичмента — Никсон или Ельцин начинают рассматриваться как деятели, которые не могут находиться на посту президента, поскольку они ведут себя не так, как это следует по образцу (см. рассмотрение речевого поведения Никсона как недостоверного в исследовании: Есо U. Strategies of lying // On Signs. N.Y., 1980).
З.Фрейд в общем-то строил свои рассуждения в близкой области, когда занимался вопросами вытеснения, сублимации, обмолвок и т. д., имеющих место опять-таки из-за их несоответствия правильному образцу с точки зрения субъекта.
Близкую проблему мы видим сегодня и в том, когда кинотекст на телеэкране вытесняет книжный текст в руках человека. Здесь соответствие уже лежит не в области эквивалентности реальности, а скорее в образе идеализированной реальности. Именно ему кинотекст удовлетворяет в большей степени. Он и более референтен, поскольку герой кино обладает массой деталей, которые еще следует домыслить в случае книги. В общем, это более коммерческое искусство, которое, как отмечает Лотман, всегда побеждает реальное.
Настоящее искусство — это проявление непредсказуемого. Многие страницы "Культуры и взрыва" рассматривают феномен нормального/ненормального поведения. В этом плане представляется предсказуемым поведение и умного, и дурака, но вот статус сумасшедшего позволяет любые откровения. Поэтому в прошлом в число сражающихся попадали такие отклоняющиеся от нормировок воины, своим непонятным поведением они сбивали с толку противника. В советской истории в роли таких носителей ненормированного поведения выступали диссиденты, действия которых совершенно не совпадали с образцами поведения, принятого в данном обществе. Они говорили, когда следовало молчать, и молчали, когда следовало говорить.
В сферу непредсказуемого Ю.Лотман включает и моду:
"аудитория должна не понимать моду и возмущаться ею" (Культура и взрыв. — С. 126). В аспекте непредсказуемости Ю. Лотман видит и различие поведения человека и животного: "Поведение животного ритуально, поведение человека тяготеет к изобретению нового, непредсказуемого для противников. С точки зрения человека животному приписывается глупость, с точки зрения животного, человеку — бесчестность (неподчинение правилам)" (Там же. С.50).
В другой своей работе Ю.Лотман связывает появление письменности с этим моментом непредсказуемости: "для того чтобы письменность сделалась необходимой, требуются нестабильность исторических условий, динамизм и непредсказуемость обстоятельств и потребность в разнообразных семиотических переводах, возникающая при частых и длительных контактах с иноэтнической средой" (Лотман Ю.М. Несколько мыслей о типологии культур // Языки культуры и проблемы переводимости. М., 1987. С.11).
Вяч. Вс. Иванов связывает в этом плане биологию и лингвистику, в которых он видит совпадение "не только динамического подхода к предмету, но и методы выделения основных типов эволюционной информации" (Иванов Вяч. Вс. О взаимоотношении динамического исследования эволюции языка, текста и культуры // Исследования по структуре текста. М., 1987. С.22).
Свои рассуждения Ю.Лотман завершает сопоставлением бинарных и тернарных систем, первые, как он считает, характерны для славянского мира, вторые — для западного. Взрыв в рамках тернарной системы не уничтожает всего существующего. В бинарных системах взрыв охватывает все. "Характерная черта взрывных моментов в бинарных системах — их переживание себя как уникального, ни с чем не сравнимого момента во всей истории человечества" (Лотман Ю.М. Культура и взрыв. С.258). Современную жизнь в странах СНГ Лотман видит как попытку перехода с бинарной системы на тернарную. При этом он считает, что возникший порядок не станет копией западного, ибо "история не знает повторений. Она любит новые, непредсказуемые дороги".
Связывая явления культуры со взрывными процессами, как нам представляется, Ю.Лотман несколько утрирует реальную ситуацию, преднамеренно огрубляет ее. В противовес этому следует подчеркнуть, что культура скорее зиждется на предсказуемом непредсказуемом, в противном случае мы бы постепенно пришли к полному хаосу, однако перед нами даже в непредсказуемом наличествует элемент порядка.
Сфера непредсказуемого гораздо шире сферы предсказуемого, однако из-за своей неструктурированности мы не можем ощутить ее как единую модель. Часто при этом и эта сфера находится в рамках разрешенного поведения. Так, текст все время строится на элементе непредсказуемого,
поскольку в него вводится деавтоматизация. Определенный элемент непредсказуемости заложен и в элементарном бытовом разговоре. То есть непредсказуемость должна стать таким же объектом семиотического изучения, каким стало предсказуемое для лингвистики. Грамматика представляет собой канонизацию предсказуемого. Непредсказуемое и предсказуемое могут соотноситься друг с другом по аналогии дискурс/текст, где дискурс включает в себя социальный, а текст лингвистический — аспект одного и того же явления.
Реально работа науки характеризуется расширением сферы предсказуемого и сужением сферы непредсказуемого. "То что дано и что кажется неиспытанному исследователю содержанием, то разрешается в тем более сложную систему форм и напластований форм, чем глубже он вникает в это содержание. Таков прогресс науки, разрешающий каждое содержание в систему форм и каждый "предмет" — в систему отношений, таков же прогресс поэзии. Мера содержания, наполняющего данную форму, есть определение уровня до которого проник наш анализ", — писал еще в 1923 г. Г.Шпет (Шпem Г. Эстетические фрагменты, II. Пг., 1923, - С. 101). В целом же сфера непредсказуемого, подобно областям, связанным с психоанализом, должна получить освещение в семиотике. Перед нами единая сфера человеческой ментальности. Усиленное исследовательское внимание к этому аспекту одновременно даст ответ и на многие другие вопросы семиотического структурирования общества, человека и литературы.
В заключение отметим, что некоторые идеи Юрия Лотмама являются чуть ли не дословными формулировками тех или иных положений, входящих в базисный фон паблик рилейшнз. Приведем некоторые из них.
"Категория авторитетности, ее степени и ее источников играет в русской культуре первостепенную роль. Таким образом, центр внимания переносится с того, "что" сказано, на то, "кем" сказано, и от кого этот последний получил полномочия на подобное высказывание" (Лотман ЮМ. Тезисы к семиотике русской культуры // Ю.М.Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. С.407);
