Он принялся за еду, время от времени бросая яростные взгляды на товарища министра.
Тот всячески старался смягчить гнев Распутина и пытался узнать, в чем же дело. Не скоро Григорий Ефимович снизошел до более подробных объяснений; выяснилось, что какой-то журналист по имени Давидсон написал для «Биржевых ведомостей» скандальную статью, намекая на Распутина. Этот Давидсон, собирая компрометирующий материал на старца, специально отправился в Покровское, отыскал там семью Распутина, начал усиленно ухаживать за молоденькой Матреной, повел себя как ее жених и таким образом выведал кое-что о привычках Распутина и не поскупился на краски в своей статье.
Сразу же на следующее утро после гневных претензий Григория Ефимовича Белецкий велел передать, что вопрос уже решен, что он просит разрешения сделать вечером подробный доклад старцу. Во время следующей трапезы товарищ министра рассказал о принятых мерах, Григорий Ефимович следил за сообщением с довольной ухмылкой и напряженным интересом, даже забыв про рыбу.
— Сразу же, как пришел сегодня в министерство, — рассказывал Белецкий, — я занялся сбором компрометирующих фактов о жизни этого Давидсона. Когда я узнал достаточно, то позвал его самого, показал на документы, вручил ему шестьсот рублей из секретного фонда и дал понять, что ему следует в будущем хорошенько обдумывать свои статьи. Давидсон понял намек, спрятал шестьсот рублей и в качестве услуги вручил мне свой материал. Сегодня днем я имел удовольствие оставить для вас, отец, этот материал у Анны Вырубовой.
Григорий Ефимович просиял.
— Ты порядочный человек, Степан Петрович! — повторил он несколько раз. — Ты должен стать министром!
Хвостову было не очень приятно слышать такое, и с этого момента он решил еще более усилить контроль за Белецким. Уходя в тот вечер от князя Андронникова, он еще раз напомнил госпоже Червинской о том, чтобы она как можно подробнее передавала содержание разговоров Белецкого со старцем.
* * * *
Постепенно в столовой Андронникова установилась приятная атмосфера. Участники регулярных вечерних трапез достаточно хорошо узнали друг друга. Белецкий рассчитывал на это с самого начала, поэтому до поры до времени удерживал своего начальника Хвостова от затрагивания такой важной и щекотливой темы, как открытие Думы; лишь теперь ему показалось, что наступил подходящий момент.
Дума была особо близка сердцу его, с самого своего назначения он делал все для второго созыва. С начала войны было распущено российское народное представительство, это полностью соответствовало желанию старого премьер-министра Горемыкина, который не хотел вступать в жаркие парламентские споры. Хвостов же, честолюбиво стремившийся стать сам премьер-министром, хотел доставить старому Горемыкину неприятности в надежде, что тот во время заседания Думы проявит свою некомпетентность, и при каждом удобном случае заявлял, что старику давно пора в могилу.
Но чтобы созвать Думу, надо было склонить к этому Распутина, а это, как понимал Хвостов, совсем не просто. Когда Хвостов и Белецкий осторожно попытались прозондировать почву, Григорий Ефимович неоднократно отрицательно высказывался о Думе.
— Кто же сидит в этой Думе? — говорил он. — Разве это настоящие народные представители? Нет, это помещики, аристократы, богачи, а не крестьяне!
Действительно, существовавший порядок выборов превратил бывшее народное представительство в представительство сословий, при котором крестьянство оттеснилось на задний план. Хотя старец немного знал и понимал эти сложные взаимоотношения, он чувствовал, что такой парламент никогда не выступит за те пункты программы, которые казались важными лишь мужику: за заключение мира и за разделение помещичьих земель между крестьянами. Так как большинство членов Думы высокомерные депутаты, помещики и дворяне, смотрели на Распутина с ненавистью и презрением, то и он был настроен к ним крайне враждебно.
Хвостов и Белецкий прекрасно об этом знали, поэтому лишь после длительной подготовки решились уговорить Распутина на созыв Думы. Эта подготовка состояла прежде всего из соответствующей обработки главы Думы Родзянко, которого Хвостов удостоил высокой награды при условии, что тот не допустит никаких нападок в Думе на Распутина. Только располагая таким обещанием, Хвостов принялся во время трапез в доме Андронникова оказывать давление на Распутина.
Он начал с того, что подчеркнул важность для всего государства созыва народного собрания после такого длительного перерыва. Убедившись, что этот аргумент не произвел на старца видимого впечатления, министр прибегнул к более сильному, намекнув, что дальнейшее откладывание созыва Думы будет воспринято как сопротивление Распутина и поэтому вызовет сильное недовольство им.
Белецкий, следуя заранее разработанному плану, вмешался в разговор и с вежливым сожалением заметил, что при таком обороте дел полиции будет очень трудно обеспечивать безопасность старца, так как на него может напасть какой-нибудь фанатик. Если же будет объявлен созыв Думы, то это всех успокоит и рассеет всякие сомнения. Напоследок Хвостов сообщил о заявлении Родзянко, а Белецкий подтвердил, что разговаривал с заместителем председателя Думы Протопоповым и тот гарантирует спокойную работу Думы.
Распутин все выслушал, никак не реагируя. Только прощаясь, он заметил, хитро улыбаясь:
— Я обдумаю все.
Ободренный Хвостов через несколько дней отправился в Ставку, чтобы убедить царя в необходимости созыва Думы.
Но он приехал слишком поздно, так как старый Горемыкин узнал про намерения Хвостова и принял меры. Сначала с помощью бюрократических формальностей он затянул решение совета министров, без которого царь не мог объявить созыв, а тем временем повторил шаг министра внутренних дел: связался с Распутиным и настроил его опять против Думы.
В результате во время следующего обеда на вопрос о принятом решении по поводу Думы Григорий Ефимович коротко ответил:
— Нам теперь не нужна Дума!
Его никак не удалось переубедить даже после того, как Андронников вручил ему крупную денежную сумму, прощаясь, он повторил:
— Нам не нужна Дума!
Хвостов был вне себя от ярости. Тщеславие не давало ему покоя, и, так как его попытка привлечь Григория Ефимовича на свою сторону провалилась, он принял новое решение для осуществления задуманного. Он решил удалить старца на некоторое время, чтобы в его отсутствие осуществить то, что прежде не удавалось. Для этого он составил прошение, в котором обосновал необходимость инспекционной поездки Распутина в Верхотурье и некоторые монастыри. Такая поездка, по его объяснениям, заставит умолкнуть все клеветнические сплетни о старце и еще больше укрепит его авторитет во всей стране.
Для подкрепления министр велел вызвать в Петербург давнего друга Распутина настоятеля Мартьяна из Тюмени, как посоветовал епископ Варнава, чтобы тот воздействовал на Григория Ефимовича и убедил его в необходимости поездки.
Мартьян вскоре прибыл в столицу и охотно согласился помогать министру в случае, если ему гарантируют должность архимандрита. Варнава тоже поставил условие: стать архиепископом. Хвостов поспешил к своему родственнику, ставшему обер-прокурором, и заручился его обещанием выполнить требования обоих.
Вновь состоялась рыбная трапеза, в которой на этот раз принимали участие Варнава и Мартьян. Пока старец с обычным аппетитом чавкал, все по очереди просили его съездить в монастыри. По окончании ужина Мартьян и Варнава кинулись целовать и умолять Распутина, пока тот не согласился. Хвостов тут же с любезной улыбкой заверил, что его министерство с великой радостью оплатит дорожные расходы, поскольку речь идет о служебных делах. Григорий Ефимович принял это предложение с видимым удовольствием, одобрительно кивнул, обнял министра и после этого отправился на «Виллу Роде».
Уже на следующий день князь Андронников от имени Хвостова вручил ему на поездку пятьдесят тысяч рублей, министр с удовлетворением ожидал момента, когда Григорий Ефимович покинет столицу. Но приготовления к поездке проходили на удивление медленно: проходили день за днем, неделя за неделей, а Распутин все не уезжал. Наконец Хвостов потерял терпение и однажды спросил его, обнимаясь при прощании, когда же он думает отправиться в дорогу, на что старец благодушно ответил, что и не собирается уезжать.
Ни министр, ни его помощник не нашлись что возразить. Молча они покинули квартиру Андронникова, молча сели в машину и, только проехав метров сто, Хвостов тихо, но злобно пробормотал:
— Поверьте мне, Степан Петрович, мы покончим с этим мерзавцем!
Глава четырнадцатая
Убийца с гитарой
Не успел в мозгу Хвостова зародиться план убийства Распутина, как он уже завладел всеми его помыслами, чувствами и поступками, а поскольку Хвостов был министром внутренних дел, главным начальником полиции и главой охранки, мысль об убийстве немедленно овладела и находившимся у него в подчинении аппаратом. Весь бюрократический механизм пришел в лихорадочное движение, и с этого момента план убийства прошел через все инстанции от самых высоких должностей до младших подчиненных, откуда снова возвратился наверх.
