Чтобы попасть в мое жилище, где мы предполагали жить до переезда в «Дом у кедра», было необходимо миновать большой зал. Ведь наш дом — это длинное двухэтажное здание с двойным фасадом; справа от парадной двери находятся помещения моего офиса, а слева — жилые комнаты. Дверь на улицу постоянно открыта, так что настоящая парадная дверь находится прямо в зале — напротив двери, ведущей в офисы.
Поворачивая на площадь, я увидел нашего старшего клерка, махавшего мне от угла здания. Я подъехал поближе, чтобы узнать, в чем дело. Он сообщил мне, что моя сестра превратила дом в настоящий ад; по его мнению, она явно сошла с ума. Клерки хотели поздравить нас с возвращением, но он, увидев, что поздравить вряд ли удастся, решил, что наиболее гуманным будет закрыть офис, распустив всех по домам и предоставив нам самим копаться в собственном грязном белье. Я полностью согласился с ним и отправил их с Молли к нему в его маленький домик — пережидать, пока пройдет буря. Затем я вернулся, чтобы вступить в схватку с сестрой.
Едва заслышав скрежет моего ключа в двери, она фурией вылетела ко мне. Обозвав меня вором и лжецом, она заявила, что Молли — обыкновенная проститутка, которая наградит меня венерической болезнью. Какое счастье, что Молли не слышала всего этого! Я всегда не в духе после приступа астмы — так что я двинул Этель в лицо тыльной стороною руки. Удар получился а-ля Макли, и она просто отлетела в сторону. После этого я нашел мастерок и заложил кирпичом дверь, ведущую на жилую половину дома. После этого я мирно вошел в него со своей новобрачной. Конечно, ночь была далеко не спокойной, ибо, как всегда после скандала, у меня вновь начался приступ астмы и схватило сердце. Добро пожаловать домой, дорогая! Моей сестре пришлось передвинуть мусорные бачки и пользоваться черным ходом. Как она объяснялась со своими посетителями — не знаю, ибо с тех пор я ни разу не разговаривал с ней.
На следующий день меня пригласил к себе адвокат — мать и сестра всегда прибегали к его услугам, хотя я находил этого джентльмена бесполезным. Было похоже, что сестра позволила слугам на кухне вволю наслаждаться потехой, так как нашлись свидетели моего нападения. У Этель была разбита губа (за что я поплатился ссадинами на костяшках пальцев).
Адвокат поинтересовался, какие действия я собираюсь предпринять в отношении моей сестры после женитьбы. Я ответил, что никаких. Они могут жить, как жили, пока жива моя мать — после этого я буду давать Этель три фунта в неделю при условии, что она уберется из Дикфорда. Он заметил, что она никогда не согласится на это. Я сказал, что это ее право, — соглашаться или нет, но в случае, если она станет мне мешать, я не дам ей даже этого. В ответ он предложил мне подписать бумагу, которой я отписывал ей дом со всей утварью и половину доходов от моего дела. Рядом с документом на его столе лежала заявление о рассмотрении в суде моего дела. В ответ я послал его ко всем чертям.
На следующий же день меня привлекли к ответственности за нанесение телесных повреждений. Пока я стоял перед местными чинушами от судебного делопроизводства, моя сестра поносила меня, как могла, ставя в один ряд с другими пьяницами, а также теми, кто ездит на велосипеде, не включая стоп-сигналов, и теми, кто держит собак без надлежащего официального разрешения. Слуги давали показания, смакуя каждую подробность. По их словам, я сбил сестру с ног, а затем продолжал колотить лежащую. Единственная трудность заключалась в том, что они не могли прийти к единому мнению, куда именно я ее бил. Она также не могла представить следы побоев от моих ног, хотя, если верить словам слуг, сейчас она должна была напоминать старого дога в человеческом обличье. Посему члены магистрата отвергли обвинение в избиении ногами, справедливо заметив, что я, несомненно, заехал ей в челюсть. Мне было предписано пойти на мировую.
За исключением немногих моих друзей, город принял сторону Этель, вдобавок ко всему Макли коварно распространял слухи о насильственном браке. В результате Молли и мне пришлось отправиться в Ковентри. Поскольку я прекратил пить, то не тосковал о клубе в отеле «Георг», а Скотти тщательно оберегал меня от посетителей, делая исключения лишь для случаев, когда они жаловались на состояние своих домов. Единственной, кто поддержал Молли, была ее древняя тетка; даже две ее подруги перестали общаться с ней после этого случая. Зато старушенция привязалась к нам, как банный лист — ведь мы много помогали ей. Не знаю, насколько она этого заслуживала, но помощь ей действительно требовалась — это ли не лучшее оправдание.
Глава 29
Итак, мы с Молли начали нашу семейную жизнь: я — в своей комнате, а Молли — внизу, где жила Салли. Не могло быть и речи о том, чтобы спать вместе, так как человеку, пытающемуся заснуть в моем присутствии (если он, конечно, предварительно не получил наркоз) ничего не стоило заработать нервный тик, поскольку во сне я обычно сопел и хрипел, как бульдог, а если заснуть не удавалось, то приходилось бродить по комнате. Лунная сторона событий постепенно сошла на нет, будто ее не было вовсе.
Обновление «Дома у кедра» продвигалось медленно, так как особняк требовал значительных переделок. Это не вызывало у меня сильного недовольства, ведь дом достался мне практически даром. Кроме того, забастовка в промышленности, производящей стройматериалы, привела к их дефициту. По правде говоря, у меня, возможно, не хватало энергии, чтобы подгонять строителей, которые безусловно нуждались в этом. Вдобавок ко всему, я собирался меблировать дом в стиле эпохи королевы Анны — а приобретать такую мебель приходилось постепенно. Боюсь, я не проявлял к этому занятию должного интереса, вследствие чего реконструкция дотянулась до осени, а затем и вовсе остановилась по причине зимних холодов. Все это время нам приходилось жить в нашей конюшне.
Для такой активной девушки, как Молли, в моем холостяцком жилище работы было немного; прибавьте к этому молоденькую служанку, которая замечательно справлялась с обязанностями нашей горничной. Поэтому Молли предложила свою помощь Скотти (который после Пасхи едва выбрался на работу), чтобы ему не пришлось растолковывать все заново новой секретарше, еще не придя в себя после болезни. Так или иначе, но она осталась работать у нас. Единственным отличием от добрачного периода было то, что теперь Скотти не выплачивал ей жалование, а она больше не называла меня "мистер Максвелл". Собственно говоря, она вообще никак меня не называла, при этом проявляя чудеса изворотливости, дабы не называть меня по имени.
Конечно, теперешние условия жизни устраивали ее гораздо больше, чем те, которые были раньше. Я не колотил ее, как Макли, и ей не требовалось вставать ко мне столь же часто, как к ее матери. Кроме того, моя профессия не требовала от меня убивать живых тварей в собственном доме — во всяком случае, с помощью топора (хотя, должен признаться, нам удалось косвенно сократить продолжительность доброго десятка жизней). Скотти считал, что наиболее подходящим жилищем для меня был бы адский котел. Молли много читала; кроме того, мы настолько увлекались радио, что иногда даже включали его за едой. Я лично считаю, что Молли спасла ее работа, а для меня спасением была миссис Макли. Все-таки есть что-то обязывающее в слове, данном умирающей женщине, к которой вы испытываете искреннее уважение. У меня не было никакого желания предстать пред райскими вратами с багровым носом пьяницы; к тому же, я часто мысленно обращался к ней по поводу моих отношений с Молли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
