завтрака. Им предстояла генеральная репетиция.
Люди на улицах, казалось, пребывали в оторопи. Они бродили туда-сюда и спрашивали друг друга, что произошло. Красные стрелки в окне Немецкого бюро застыли. Неужели немецкие войска были вынуждены остановиться? Кто-то говорил, что у этого есть свои стратегические причины. Другие утверждали, что французы удерживают линию вокруг Парижа. Что бы ни происходило на самом деле, румынские власти скрывали информацию, «чтобы избежать паники», и международные линии были оборваны.
Гарриет отправилась в сад «Атенеума». Там тоже никто ничего не знал. Даже Галпин умолк, чувствуя, что конец близок.
— Что будет с нами? — спросила мисс Траслов, нарушив всеобщую задумчивость.
— Этого никто не знает, — ответил Галпин.
Наступила тишина, и журчание фонтана в ней казалось таким же монотонным, как молчание.
— Сегодня вечером спектакль, — сказала миссис Рамсден. — Уже неплохо.
— Как вы думаете, кто-нибудь придет? — спросила Гарриет. Теперь она опасалась, что зрителей не будет.
— Разумеется, — ответила миссис Рамсден. — Будет сэр Монтегю, супруги Вулли. Да все придут. Это у всех на устах, я вас уверяю.
— Хорошо, что можно чем-то отвлечься, — заметила мисс Траслов.
Остальные согласно закивали. Даже Галпин и Скрюби купили билеты.
— Я уже много месяцев не был в театре, — сказал Галпин.
— А я — много лет, — поддакнул Скрюби.
— Для нас здесь английская пьеса — это редкая радость, — сказала миссис Рамсден и вздохнула. — Люблю я театр.
Утро было жарким, а день обещал быть еще жарче. Солнце поднималось, пока не остановилось прямо над липами. Стол был украшен мельтешащим узором теней, и англичане притихли, подавленные жарой и дремой.
Сидя у фонтана, Гарриет вовсе позабыла про окружавший ее сад и мысленно перенеслась в английские поля, вспаханные и заборонованные, покрытые туманом. На фоне молочного неба высились вязы. Это зрелище было таким живым, что она поежилась от прохлады английского воздуха, — и тут на стол перед ней упал цветок липы, и она вдруг снова оказалась под жарким солнцем. Взяв цветок в руку, она уставилась на него, чтобы глаза перестало щипать.
Ей вспомнилось прибытие в Румынию и первые долгие солнечные дни. Это было непростое время, и всё же она думала о нем с ностальгией: ведь война тогда только началась. Она вспоминала себя в тот период: нервная, подозрительная, одинокая, в окружении незнакомцев, ревновавшая к друзьям Гая и к его вере в то, что в первую очередь он обязан всему окружающему миру. До замужества она была самостоятельной личностью. В браке же она словно стала одной из свиты Гая.
Она подумала, что только за несколько последних недель привязалась к городу. Она столкнулась с неизвестностью в одиночку. Тех, кто был рядом в эти дни, крепко связали их общие страхи, и они стали для нее старыми друзьями.
Она просидела с ними до конца дня, после чего вернулась домой, чтобы нарядиться к спектаклю.
27
На утренний показ «Троила и Крессиды» пускали только студентов, и билеты были дешевые. Вечерние же билеты стоили столько, что это создало ажиотаж и привлекло многих богатых румын и евреев, которые не могли себе позволить не показаться на таком мероприятии. Доходы предполагалось пустить на помощь неимущим студентам согласно схеме, разработанной Гаем и Дубедатом. Этот факт произвел чуть ли не больший фурор, чем цена билетов, поскольку румыны не в силах были поверить, что кто-то — пусть даже и англичане — может потратить столько сил на дело, не сулящее им никакой выгоды.
Никко официально попросил у Гая разрешения сопровождать Гарриет на спектакль и зашел за ней в половине восьмого. Нарядившись в приталенный смокинг и шикарную бабочку, он стал похож на сердитого черного котенка. Казалось, он вот-вот зашипит, но вместо этого он ослепительно улыбнулся и поцеловал ей руку.
— Гарри-отт, в знак внимания! — Он вручил ей розу из королевского цветочного магазина. — Я редко туда хожу. Не желаю приносить прибыль королю, который не просто бандит, но и обычный лавочник. Но сегодня, когда я проходил мимо витрины, я увидел эту розу и подумал о Гарри-отт…
Несмотря на улыбку, в нем ощущалась нервозность, и, когда Гарриет налила ему выпить, его прорвало:
— Не люблю говорить о деньгах. Как и англичане, я думаю, что говорить о деньгах неприлично, но… — Он втянул голову в плечи и протянул руки. — Я уже несколько недель соломенный вдовец. У меня нет жены — и что же теперь? Господин Никулеску, будьте добры заплатить пять тысяч леев, чтобы увидеть госпожу Никулеску на сцене!
Он раздраженно хохотнул и попытался принять веселый вид.
— Смешно, не правда ли?
— Бесплатных билетов нет, — сказала Гарриет. — Вся выручка идет на благотворительность.
— На бедных студентов, вы хотите сказать? Гарри-отт, оглянитесь. Бедных студентов слишком много. В университет идут все сыновья священников и учителей, которые раньше были крестьянами. Все хотят стать юристами. Поверьте мне, у нас уже слишком много юристов. Для них нет работы. Нам нужны мастера.
Он прервал сам себя:
— И всё же сейчас не время для серьезных бесед. Я веду прекрасную леди на великолепный вечер. Время веселиться. Пойдемте, такси ждет.
Когда они уселись в такси, он спросил:
— Вы уже слышали новости?
— Нет. А что, есть новости?
— Мадам Лупеску попросила ускорить суд над Дракером. Она опасается, что немецкое влияние помешает процессу. Немцы могут счесть его неудобным.
— Так немецкое влияние может спасти Дракера?
— Разумеется, нет. Его уже ничто не спасет. Его ждет если не Бистрица, то Дахау. Он уже не нужен ни Германии, ни кому-либо еще.
— Тогда я не понимаю. Чего же опасается Мадам?
— Без суда государство не может присвоить его нефтяные деньги. Они останутся в собственности у госпожи Дракер.
Гарриет с облегчением увидела, что фойе театра забито людьми.
— Блестящая публика, — сказал Никко, когда они уселись. Он часто привставал, чтобы отвесить глубокий поклон, и блистал белоснежными зубами из-под густых усов. Между поклонами он сообщал Гарриет титулы своих знакомых. Среди них было множество великих князей и княгинь.
— Благородное семейство, — шептал Никко, — но совсем разорены. Интересно, кто купил им билеты?
Среди зрителей была и княгиня Теодореску со своим бароном.
— Ах, Гарри-отт, вы можете гордиться, — сказал Никко. — И подумайте только, Гарри-отт, теперь мы союзники Англии. Мы пришли выразить свою солидарность.
Когда занавес поднялся, все места в зале были заняты. Гарриет облегченно улыбнулась. Она готова была улыбнуться даже Вулли, который скрестил на груди руки и ответил ей коротким кивком.
В королевской ложе появился сэр Монтегю со своей свитой. Заунывно заиграли «Боже, храни короля», и весь зал встал. Следом исполнили румынский гимн, после чего оркестр перешел к вальсу, который
