напоминал благородного старого актера — смуглое, умное и обаятельное лицо, по сторонам тяжелого рта залегли глубокие морщины. Он улыбался девушкам вокруг себя.
Фицсимон сидел на диване, небрежно положив руку на плечо Софи; та пыталась придать этому вид объятия. Увидев вдруг своего начальника, он резко вскочил. Софи соскользнула на пол и пришла в ярость, пока не поняла, кто стал причиной ее падения. Приняв комически удрученный вид, она стала потирать ягодицы.
— Добрый вечер, сэр, — сказал Фицсимон. — Спасибо за покровительство нашему спектаклю, сэр.
— Я прекрасно провел время. — Сэр Монтегю взглянул на Софи, после чего улыбнулся Фицсимону. — Очень мило. Хорошенькие пухленькие куропаточки. Я и сам до таких охоч. Простите, что задержался. Должен был принести соболезнования французам.
— Как там французы, сэр? — спросил Добсон.
— Оправдываются. Румыны принесли свои соболезнования нам. Думают, что война закончена. Я сказал им, что всё только началось. Больше никаких треклятых союзников на нашем пути. Теперь начнется настоящая драка.
Под всеобщие возгласы и аплодисменты Инчкейп подошел к министру, который протянул ему руку.
— Поздравляю, Инчкейп. Достойное зрелище. Неплохие парни у вас работают, неплохие. И, должен сказать, — он смерил взглядом Фицсимона и Фокси Леверетта, — ваше дополнительное хозяйство смотрелось неплохо.
— Всё свое, сэр, — сказал Фицсимон с ухмылкой.
— В самом деле?! — недоверчиво ухмыльнулся сэр Монтегю. — Что ж, остается лишь порадоваться за вас.
Инчкейп ушел к серванту в углу, позвякал там бутылками и вернулся к сэру Монтегю с наполовину наполненным виски стаканом, который тот осушил в два глотка под уважительные взгляды собравшихся. После этого он извинился перед присутствующими, пожелал всем доброй ночи и поковылял прочь.
— Я провожу вас до автомобиля, сэр, — заявил Добсон и удалился следом.
— Какой очаровашка! — вскричала Софи, когда министр еще мог ее слышать.
Теперь, когда начальник ушел, Фицсимон оживился, сел за пианино и заиграл «Ламбет-Уок».
Гай и Дэвид поставили на пианино доску и играли в шахматы какими-то ценными фигурками из слоновой кости, а Инчкейп кружил рядом, явно опасаясь, что они что-нибудь разобьют.
Увидев Гарриет, Кларенс подошел к ней с растерянным видом. Она увидела, что он довольно-таки пьян. Приобняв ее за талию, он увлек ее на террасу, подальше от царившего в комнате разгула.
Студенты повскакали с мест и пустились в пляс, а Дубедат громко и монотонно затянул мюнхенскую версию «Ламбет-Уока»:
Адольф, всё очень просто.
Отдыхай тут без вопросов.
Что бы тебе не прогуляться,
Уйти да и остаться.
Когда посыплется обстрел,
Мы будем как бы не у дел,
Там нас и найдешь —
Будто война лишь ложь.
А пойдешь на Даунинг-стрит,
Где четыре головы сидит,
Там нас и найдешь —
Будто война лишь ложь.
Выглянув за перила, Гарриет сказала:
— Вы знали, что по парку до сих пор бродят люди? Они не знают, что будет дальше. Им страшно идти домой.
Кларенс посмотрел в темноту.
— Плохое сейчас время для одиночества, — сказал он и немного помолчал. — Мне нужен кто-нибудь. Мне нужны вы. Вы могли бы спасти меня.
Гарриет не хотелось обсуждать личные проблемы Кларенса.
— Что будет с нами, как вы думаете? — спросила она. — Жаль, что у нас нет дипломатической защиты, как у представителей миссии.
— Согласно моему контракту, Совет обязан так или иначе доставить меня в Англию.
— Повезло вам, — заметила Гарриет.
— Поедемте со мной.
Шум в гостиной нарастал. Баланс вечеринки, который до сих пор колебался, порой соскальзывая в сторону уныния, теперь был восстановлен. Веселье обрело новую силу. Кто-то из студентов начал выплясывать хору, а остальные хлопали в такт и выкрикивали что-то одобрительное. Фицсимон, по-прежнему у пианино, пытался наигрывать хору, а Софи рядом с ним пронзительно пела, подражая Флорике.
— Пойдемте посмотрим, — сказала Гарриет. Она сделала шаг, но Кларенс схватил ее за локоть, твердо вознамерившись удержать ее внимание.
— Вы можете меня спасти, — всё повторял он. Она нетерпеливо рассмеялась.
— Уймитесь, Кларенс! Вы сказали, что Гай — глупец. И всё же этот глупец во многом вас превосходит. Вы демонстрируете свою мудрость, ни во что не веря. Но вам нечего предложить, кроме анархии.
Кларенс уставился на нее с мрачным удовлетворением.
— Возможно, вы и правы. Я сказал, что Гай в своем роде святой. Мир не смог соблазнить его. Пусть он таков, но я уже не смогу измениться.
— Вы похожи на Якимова, — сказала Гарриет. — Принадлежите прошлому.
Он пожал плечами.
— И что с того? Мы всё равно пропали. Куда нам идти, если мы потеряем Англию?
— Домой, — ответила Гарриет. — И Англию мы не потеряем.
— Домой вы не попадете. Мы застряли на другом конце Европы. Скоро деньги кончатся. Мы обнищаем. Никто и не подумает открыть фонд помощи в нашу пользу. Мы…
Кларенс драматически понизил голос, но из гостиной доносился такой шум, что Гарриет уже не могла разобрать его слов. Вдруг и Кларенса, и музыку перекрыл голос какой-то румынки, которая восклицала с таким гневом, что, казалось, была близка к истерике:
— Liniște! Liniște![75]
От неожиданности Кларенс выпустил руку Гарриет. Она тут же сбежала, слыша, как он жалуется в темноте:
— По-моему, вы дурно со мной обошлись.
Войдя в комнату, она увидела крохотную толстую женщину в халате и бигуди, которая кричала на ошеломленных гостей Инчкейпа:
— Что вы тут творите! Англичане! Войну вы проиграли, империю потеряли, всё потеряли, и всё равно не даете спать всему дому! Как будто вы здесь главные!
На мгновение англичане остолбенели от такого напора, но тут же пошли в атаку:
— Ничего мы не проиграли!
— И не собираемся!
— Мы еще выиграем войну, погодите только!
Из задней части комнаты донесся голос Беллы — возмущенный, но по-прежнему благородный:
— Англичане еще никогда не проигрывали! — воскликнула она.
— Строго говоря, это не так, — заметил Дэвид, забавляясь. — Мы проигрывали битвы, но мы никогда не проигрывали войны.
Остальные подхватили это заявление.
— Мы не проигрываем войны! — заголосили они. — Мы не проигрываем войны!
Женщина пришла в замешательство, сделала шаг назад, после чего обратилась в бегство, как это часто бывало с румынами перед лицом угрозы. Она выбежала из квартиры, и Паули со смехом захлопнул за ней дверь.
— Правь, Британия! — скомандовал Фицсимон и снова уселся за пианино.
Больше их никто не прерывал, и вечеринка продолжалась до рассвета. Когда солнце встало, парк опустел, и в гостиной воцарилась тишина. Большинство гостей ушло. Инчкейп уговаривал уйти остальных. Якимов соскользнул с кресла и лежал на полу в забытьи. Инчкейп согласился оставить его у себя, поэтому Принглы ушли с Дэвидом.
Когда они вышли на улицу, рассвет уже выбелил
