— Проснулись? — спросил он.
— Более или менее.
Он отложил журнал и, засунув руки в карманы, подошел поближе к моей кровати. Всю мою обычную самоуверенность в буквальном смысле как ветром сдуло. Похоже было, что лейтенант Долан не совсем понимает, как обращаться со мной в моем нынешнем состоянии.
— Вы в состоянии поговорить со мной о событиях минувшей ночи?
— Думаю, что да.
— Вы помните, что произошло?
— Кое-что. Был взрыв, и Олив убило.
Уголки его губ поползли вниз.
— Мгновенная смерть. Муж выжил, но не все помнит. Доктор говорит, что память к нему вернется окончательно дня через два. Вы легко отделались, если учесть, что вы стояли прямо на дорожке.
— Бомба?
— Пластиковая бомба. Дымный порох, как мы думаем. Специалисты сейчас над этим работают, сличают характеристики взрыва. А что вы можете сказать о посылке? Вы что-нибудь видели?
— Когда я туда подошла, на ступеньках лежал пакет.
— В котором часу это было?
— В половине пятого. Чуть раньше. У Коулеров должна была быть новогодняя вечеринка, и Олив пригласила меня ей немного помочь.— Я кратко изложила ему то, что знала о предстоящей вечеринке. Я чувствовала, что оживаю, мои мысли казались теперь более связными.
— Расскажите мне, что вы помните про пакет.
— Очень немного. Я взглянула на него только один раз. Коричневая бумага. Без веревки. Печатные буквы, написано ярким фломастером. Я видела надпись вверх ногами.
— Адресом он лежал к двери,— сказал лейтенант. Он достал маленький блокнот на пружинке и авторучку.
— Верно.
— Кому он предназначался?
— Терри, я думаю. Не мистеру и миссис, потому что тогда бы строчка была длиннее. А букву «О» в имени Олив я заметила бы и вверх ногами.
Он быстро записывал.
— Обратный адрес?
— Нет. И не помню никаких почтовых марок. Если бы пакет был доставлен с нарочным, был бы номер, но номера я не заметила.
— Молодчина,— сказал он.— Почтальон сказал, что в тот день были только письма, никаких посылок. В службе доставки с нарочным такого адреса на зарегистрировано. У них даже машина в этом районе вчера не была. Вы не заметили, чтобы кто-нибудь уходил от дома?
Я попробовала вспомнить, но ничего не получалось.
— Ничем не могу здесь вам помочь. Не помню, чтобы кто-нибудь шел пешком. Может быть, была машина, но я все равно ее на вспомню.
Я закрыла глаза и попыталась представить себе крыльцо. Вдоль фасада были клумбы с бегониями.
— Да, на коврике лежала газета. Я не знаю, докуда доходит по дорожке разносчик газет, но он мог видеть пакет.
Он еще что-то записал.
— Попробуем. Не помните размер пакета?
Я почувствовала, что пожала плечами.
— Размером в упакованную рубашку. Больше книги. Девять дюймов на двенадцать и толщиной дюйма три. От него что-нибудь осталось?
— Больше, чем можно было бы ожидать. Мы предполагаем, что под коричневой почтовой бумагой была праздничная обертка. Голубая.
— Ну конечно,— сказала я удивленно.— Я помню эти хлопья, коричневые и голубые. Я думала, это снег, но, конечно, это были обрывки пакета.— Тут я вспомнила, о чем мне рассказывал Терри.— Еще одна вещь,— сказала я.— Терри угрожали. Он говорил со мной об этом, когда я была у них за день до случившегося. Ему позвонила на завод женщина по имени Лида Кейс. Она спросила, когда у него день рождения, и когда он ей ответил, посоветовала этому не верить.
Я рассказала и все остальное, сложив с себя груз предыдущих событий с самого начала. Впервые мне было приятно переложить ответственность владения этой информацией на него. Большие события… тяжелая артиллерия… выше моих сил. Когда дело доходит до бомб, я пас. Лейтенант делал в блокноте какие-то пометки, его лицо при этом сохраняло маску нейтральности и внимательности, которую надевают все полицейские, когда дело доходит до допроса, вникая во все и не отвечая ни на какие вопросы. Он разговаривал со мной таким тоном, будто уже давал показания под присягой.
— Итак, есть вероятность, что она в Санта-Терезе. Это вы пытаетесь мне сказать?
— Не знаю. Кажется, он понял это так, что она вылетает, но как-то не совсем уверен был в этом вопросе. Он тоже здесь? — спросила я.
— На этом этаже. В другом крыле.
— Вы будете возражать, если я с ним поговорю?
— Нисколько. Может, это поможет ему вспомнить.
После ухода лейтенанта Долана я перебралась в сидячее положение на краю кровати, так что ноги у меня свисали, не доставая до полу. Кровь пульсировала в голове от чрезмерного напряжения. Я сидела и ждала, когда у меня перед глазами перестанет двоиться. Тем временем мне представилась возможность осмотреть свое тело.
Мои ноги выглядели очень худыми под легкой больничной рубашкой, которая завязывалась на спине и пропускала внутрь много воздуха. Форма ожогов на моем фасаде выглядела так, будто кто-то взял и припудрил меня лиловым тальком. Мои руки были забинтованы, а на внутренней стороне предплечия виднелась красная воспаленная кожа там, где отпали струпья ожогов. Я взялась за поручень и соскользнула с кровати, одновременно опираясь на тумбочку. Мои ноги дрожали. Я готова была поклясться, что они не хотели бы, чтобы я таким образом их испытывала. Я и сама не считала, что это такая уж удачная мысль, чем больше я начинала об этом задумываться. Тошнота и головокружение в сочетании с сильным сердцебиением дополнялись затемнением по периферии моего поля зрения. Я не собиралась бороться за спортивные награды и потому присела обратно.
В дверь постучали, и вошла сиделка.
— Ваш муж здесь за дверью. Он говорит, что должен уехать, и перед этим хотел бы с вами увидеться.
— Он мне не муж,— произнесла я автоматически. Она сунула руки в карманы своей формы — рубашка и белые брюки, без шапочки. Я знала, что она сиделка, потому что на пластиковом значке стояли буквы Д. С. после ее имени. Шери Райт. Я с интересом посмотрела на нее, зная, как любит Дэниел женщин с такими именами. Дебби, и Тэмми, и Синди. Кэнди тоже сюда подходит. Я подумала и пришла к выводу, что Кинзи тоже из этой же серии. Кинзи. Измена уменьшается в размерах и при этом оставляет пустое место там, где у вас когда-то было чувство самоуважения.
— Он ужасно волновался,— сказала она.— Я понимаю, что это не мое дело, он просидел здесь всю ночь, и я думала, что вам следует это знать.— Она увидела, что я прилагаю нечеловеческие усилия, пытаясь поудобнее устроиться в кровати, и помогла мне. Я думаю, ей было лет двадцать шесть. Когда я вышла за него замуж, мне было двадцать три, и двадцать четыре, когда он меня бросил. Никаких объяснений, никаких душеспасительных бесед. Развод прошел в рекордное время без сучка и задоринки.
— Я не могла бы получить кресло-каталку? Мне нужно повидать одного человека в другом крыле. Мужчину, которого привезли одновременно со мной.
— Мистер Коулер. Он в триста шестой в конце коридора.
— Как у него дела?
— Ничего. После обеда он выписывается.
— Полицейский, который тут недавно был, хочет, чтобы я с ним поговорила.
— А как же ваш муж? Он сказал, что это займет всего лишь две минуты.
— Он мне не муж,— повторила я, словно попугай,— а впрочем, конечно. Впустите его. А когда он уйдет, вы найдете мне кресло-каталку? Если я пойду пешком, я шлепнусь на попу и придется судиться с вами из-за костюмчика.
Она, видимо, не считала меня забавной, и ей не понравились мои намеки на суд. Она вышла, не сказав ни слова. «Мой муж,— подумала я.— Пожалуй, я еще поживу».
ГЛАВА 16
Он выглядел усталым. «Уже лучше»,— подумала я. Дэниел стоял возле моей больничной койки и выглядел на все свои сорок два года.
— Я знаю, что тебе это не понравится,— сказал он,— но врач сказала, что не отпустит тебя домой, если за тобой некому будет присмотреть.
Меня охватило чувство, похожее на панику.
— Мне завтра будет совсем хорошо. Мне не нужно, чтобы за мной ухаживали. Мне эта мысль не нравится.
— Я знал, что так будет. Я просто передаю тебе, что она сказала.
— Мне она этого не говорила.
— У нее не было возможности. Ты была не совсем в себе. Она сказала, что поговорит с тобой в следующий раз, когда будет делать обход.
— Они не могут насильно держать меня здесь. Это ужасно. Я чокнусь.
— Я уже ей об этом сказал. Я просто хочу, чтобы ты знала, что ты можешь на меня рассчитывать. Я могу выписать тебя отсюда и отвезти домой. Я не остался бы в доме. Эта твоя квартирка все равно больше, чем одного человека, вместить не в состоянии. Но я по крайней мере мог бы навещать тебя раза два в день и проверять, есть ли у тебя все необходимое.
— Я еще подумаю,— сказала я недовольным тоном. Но я уже видела, в какой переплет я попала. Генри в отъезде, Рози в отпуске, Джон за городом, и я буду предоставлена самой себе. Честно говоря, я неважно себя чувствовала. Я просто не могла заставить свое собственное тело делать то, что я хочу. Должно быть, люди пожилые и тяжело больные испытывают то же чувство отчаяния и растерянности. Моя решительность никак не подкреплялась моим физическим состоянием. Даже сесть в кровати было для меня крайне утомительно, и я хорошо понимала, что дома я немногое смогу сделать сама.
