– Если на складе найдете что-нибудь подходящее из старых одностволок, выдайте ему, – сказал я. – Только, прошу вас, не балуйте Пашку, чтобы он не бросил школу, да и дедушка пусть будет с ним построже,
А сам подумал: «Не рано ли парнишке ружье? Вдруг случай какой: неосторожный выстрел, или еще что-нибудь?…» Меня охватила тревога. Я почувствовал, что Пашка не безразличен мне, что наша встреча с ним уже закреплена дружбой, и все-таки я не отменил своего распоряжения, надеясь, что дедушка Гурьяныч убережет Пашку.
В полночь к нам в ущелье заглянула луна. Небо украсили редкие звезды. Тучи ушли к горизонту. Замер, не шелохнется старый лес. Но в эту пору весеннего обновления невольно ощущаешь его дыхание, чувствуешь, как он свежеет весь и, пробуждаясь от долгого зимнего сна, гудит неудержимым порывом новой жизни. Хорошо сейчас в тайге!
В десять часов 27 апреля самолет «У-2» с Трофимом Королевым приземлился в верховьях Зеи. Машину заправили, проверили мотор, и летчик Шувалов повел ее вдоль Станового, намереваясь обойти хребет с востока. На борту находился необыкновенный груз – паутиновый кокон весом всего лишь в несколько граммов. Мы все дежурим у костра. Столб дыма, поднявшись над ущельем, виден далеко. Небо, всполоснутое непогодой, ярко голубеет. Воздух на редкость прозрачный. Снежные гольцы с одной стороны политы ярким светом солнца, с другой – покрыты тенью, и от этого заметнее выделяются и изломы и линии отрогов.
Но вот у дальнего горизонта появляется точка; не то коршун, не то самолет – не различишь. До слуха долетает гул мотора.
Гул приближается. Машина обходит последний отрог Станового, поворачивает на север и исчезает в далекой синеве за Майским перевалом.
Мы с Геннадием усаживаемся за аппарат.
– РУЛФ… РУЛФ… я ПОСТ… я ПОСТ… – кричит радист в трубку. – Как слышите меня, отвечайте!
– Я РУЛФ… Я РУЛФ… Слышу хорошо, что есть у вас, давайте. Прием.
– Кедровка пролетела хребет, идет к вам. Больше дыма, иначе не найдет… Расставить по гольцу людей как можно шире для приема груза.
– Понятно, все сделано, ждем.
Проходит полчаса. Мы дежурим у микрофона.
– Видим кедровку, – вдруг врывается в трубку знакомый голос радиста из подразделения Макаровой. – Разворачивается над нами. Выбросила полотнище черной материи, вероятно, с паутиной. Уходит обратно. Передавайте кедровке спасибо, выручила, – доносится звучный голос Макаровой.
– Кажется, все, – сказал облегченно Геннадий, снимая наушники и выпрямляя спину, словно после тяжелой ноши.
– Братцы, за топоры, надо же действительно поблагодарить Шувалова, – кричит Василий Николаевич, выскакивая из палатки и увлекая всех за собою.
А вокруг нас весна делает свое дело. Отогрелись отроги и тайга. Снег начал таять в лесу. Закапало с крон. Кто-то роется в сугробах. Обнажаются кочки со старой прошлогодней травою. Из-под снега уже вылупилась россыпь, валежник, и под посиневшим льдом неуемно клокочет пробудившийся ручей.
Самолет вынырнул из-за ближнего гольца и внезапно оказался над нами. Люди бросают вверх шапки, кричат, но гул мотора глушит их голоса.
На заснеженной мари, рядом с палатками, Василий Николаевич с товарищами сделали крупную надпись из еловых веток: «От всех спасибо! Слава комсомолу!»
Летчик сбрасывает пакет с письмами, газетами, качает крылом, и машина уходит на запад в верховья Зеи.
Геннадий снова у аппарата.
– Кедровка прошла нас, обеспечьте посадку, – кричит он в микрофон радисту на Зее и тут же начинает принимать радиограмму.
По его лицу догадываюсь: что-то случилось страшное. Наклоняюсь к журналу.
«С гор неожиданно пришла снеговая вода, затопила площадку, – сообщал Лемеш. – Посадка еще возможна только на кромку льда! Рубим подход. Мобилизован весь состав. Руководит Королев, но раньше как через два часа посадку обеспечить не сможем. Кедровка имеет горючее максимум на час».
– Что же это будет? – взволнованно шепчет Геннадий, передавая мне журнал и карандаш. – Пишите, ждут ответ.
«Лемеш. Немедленно осмотрите сами ближайшие косы на Зее. Всех людей передайте в распоряжение Королева, пусть рубят подходы с одной стороны, непременно от кромки льда вглубь леса. Любой ценой обеспечьте посадку. Помните, что жизнь кедровки зависит от вас. В случае, если усилия людей и ваши поиски не дадут положительных результатов, сигнализируйте кедровке находить выход по своему усмотрению».
События нарастали быстро. Судя по отрывочным сообщениям, к моменту появления самолета над Зеей площадка еще не была готова. Лес медленно отступал под ударами топоров. Люди выбивались из сил. Вода заливала и край льда, на который рассчитывали посадить машину. Казалось, неизбежна катастрофа. Мотор уже заглатывал последние капли бензина. У летчика не оставалось времени для размышления, и он решился на отчаянный шаг… Машина развернулась, низко прошла над лесом. У просеки она вдруг нырнула в просвет и, не задев пней, рванулась вперед к краю площадки. Мотор заглох, но самолет уже бежал по льду, все глубже зарываясь в воду.
«Это было сделано со спокойствием человека, умеющего владеть собой и держать штурвальное колесо в такие минуты, – писал нам вечером Королев. – Когда мы помогли Шувалову выбраться из кабины, он был бледный, растерянный, но улыбался. Этот человек только что смотрел в глаза смерти. Машину выкатили на высокий берег. После осмотра она оказалась исправной, пострадал только хвостовой костыль, сейчас чиним его. У нас похолодало. К утру вода должна спасть, и машина будет отправлена со старой площадки».
Так закончился этот напряженный день, принесший всем нам столько тревог. Теперь можно было подумать и о своем пути. Решаем завтра вернуться в лагерь, запастись продовольствием и итти искать Лебедева.
Рано утром мы свернули лагерь.
– Идите-ка сюда, посмотрите, что случилось! – крикнул Василий Николаевич, стоявший возле опрокинутой железной печки.
Я подошел к нему вместе с другими и не мог удержаться от удивления: горсточка отогретой земли меж камней, на которых стояла печка в палатке, поросла зеленой травою.
– Ишь, нетерпение какое… Ожила под печкой, думала, весна пришла, – сказал подошедший Пресников.
Странно было видеть обнаженную зелень среди глубокого снега, обманутую теплом, и в то же время она приятно ласкала взор своей свежестью. Не знаю, как других, но меня безгранично радует первая зеленая травка, первый цветок, первая песня певчей птички. И хотя каждый год все это неизменно повторяется с одной и той же последовательностью, однако никогда и никому не надоедает. Наоборот, с возрастом как-то больше чувствуешь это время и почему-то всегда сожалеешь, что наш год не начинается с этих, всем радостных, дней – пробуждения жизни.
