Для подавляющего большинства последователей Рамакришны эти планы были приемлемы. Совершенно неприемлемыми их сочли Нарен и другие ученики, поддержанные в этом и группкой таких мирян, как Гириш Гхош, Баларам Бос и Сурендра Натх Митра. Эти хотели, чтобы пепел Рамакришны был помещен в специально построенное святилище на берегу Ганги, – собственно, поначалу так считало и большинство, но затем проект был отвергнут, поскольку был сопряжен с приобретением земельного участка. Когда стало ясно, что пепел перевозится в Канкургачи, Шаши и Ниранд-жан решили пойти на следующую уловку. Они тайно пересыпали большую часть пепла в другую урну, оставив в первой ровно столько, чтобы ни у кого не возникало подозрений. Ученики послушно приняли участие в церемонии, которая состоялась в Канкургачи 23 августа – Шаши даже нес урну на голове. Но тем временем они спрятали другую урну в доме Баларама Боса. Теперь пепел находится на берегу Ганги, в святилище монастырского храма в Белуре. В Канкургачи тоже теперь возведен храм, в святилище которого помещена другая урна.
Сарада-деви с большим огорчением выслушала от учеников рассказ об истории с урнами – ей все это показалось неуместным. В конце августа она отправилась паломницей во Вриндаван. Ее сопровождали Джогиндра, Кали, Лату, Тарак, Голап-ма и еще несколько женщин. Ракхал поселился в доме Баларама. Остальным с большой неохотой пришлось на время разойтись по своим домам.
Однажды вечером в начале сентября, когда Сурендра Натх Митра медитировал в домашней молельне, ему явился Рамакришна и спросил:
– Ты что тут делаешь? Мои ученики разбрелись, им негде вместе жить. Займись прежде всего этим!
Сурендра бросился к Нарену с обещанием давать ему ежемесячно столько же денег, сколько платили за дом в Коссипоре, при условии, что Нарен найдет место, где можно будет регулярно совершать почитание пепла и других реликвий Учителя и где снова поселятся вместе молодые монахи, а мирские последователи Рамакришны будут навещать их.
После долгих поисков Нарен нашел помещение по средствам – недорогой дом в Баранагоре, на берегу Ганги. К концу сентября там все было готово. Первым в доме стал постоянно жить, видимо, Гопал Гхош. Остальные ученики приходили днем, но по мере того, как каждый устраивал свои семейные дела, они один за другим переселялись в Баранагор.
До переезда монахов дом довольно долго пустовал – говорили, что там было совершено несколько убийств и духи убиенных бродят по нему. Под домом поселились кобры, в запущенный сад забредали шакалы, да и сам дом грозил развалиться в любую минуту. Но ученики ни на что не обращали внимания – теперь у них был монастырь, в котором они могли жить по заветам Учителя.
Они спали на полу, на соломенных циновках. Нарен поднимался до рассвета и будил других, распевая: «Пробудитесь, поднимитесь все, кто пьет Божественный нектар!» В центре своей молельни они поставили кровать Рамакришны, на которую положили его портрет. В изножий кровати на низенькой подставке помещалась урна с пеплом, перенесенная из дома Баларама, и пара сандалий учителя. Здесь Шаши совершал ежедневное почитание.
Никакого постоянного источника дохода у молодых монахов не было, так что по временам они просто голодали. Часто их единственной пищей бывал рис, сваренный в соленой воде и приправленный горькими травами. У них было одно приличное одеяние на всех – в него облачался тот, кому предстояло выйти на люди. Монахи называли себя дана - призраки, сопровождающие Шиву, – в знак безразличия к мирским узам и радостям.
По вечерам они собирались на крыше, где целыми часами пылко спорили о Рамакришне, Шанкаре, Иисусе из Назарета, об индусской и европейской философии. Нарен учил монахов петь и играть на музыкальных инструментах, музыка звучала до поздней ночи, вызывая тщетные жалобы соседей.
В декабре мать Бабурама попросила сына приехать ненадолго домой, в деревню Антпур, и привезти Нарена тоже. Однако скоро компания разрослась и в деревню собрались также Сарат, Шаши, Тарак, Кали, Ниранджан, Гангадхар и Сарада Прасанна. В Антпур поехали поездом и всю дорогу распевали религиозные песни. Надо помнить, что мать Бабурама и сама была преданнейшей последовательницей Рамакришны, она была счастлива, что сын приехал с монашеской братией, а дом ее превратился в обитель, где по многу часов молились и медитировали.
Однажды вечером во двор перед домом принесли поленья и разложили костер. Ученики долго медитировали, сидя вокруг огня. Потом Нарен стал рассказывать историю Иисуса, особо подчеркивая его великое самоотречение. Он процитировал из Евангелия от Матфея: «Лисицы имеют норы, и птицы небесные – гнезда: а Сын Человеческий не имеет, где преклонить голову». Нарен рассказал о странствиях Христовых апостолов и призвал братьев стать такими же апостолами, дать обет отречения от мирских благ. И это они сделали, все, как один, поднявшись на ноги, и в свидетели призвали огонь и звезды. Уже потом они узнали, что тот вечер был кануном христианского Рождества и подумали, что нарочно не могли бы избрать более благоприятного часа для своего обета.
По возвращении в Баранагор они взяли себе монашеские имена, совершив соответствующий обряд у огня. После этого они уже постоянно носили одеяния огненного цвета. Кали (Абхедананда) в автобиографии пишет, что обряд был совершен в третью неделю января 1887 года. Вероятно, можно считать, что эта дата соответствует действительности, хотя существует письмо Тарака (Шивананды), из которого следует, что событие должно было произойти позднее. Надо заметить, что М., описывая в «Евангелии» свои посещения монастыря (в первые пять месяцев 1887 года), неизменно называет учеников Рамакришны их настоящими именами. Впрочем, это можно объяснить и привычкой многолетнего знакомства с ними.
Впервые М. появился в монастыре 21 февраля 1887 года. Завидев его, Тарак и Ракхал сразу запели гимн Шиве, который только перед этим сложил Нарен:
Видишь, где танцует Шива, в обе щеки ударяя: ба-ба-бом!
Дими-дими-дими – барабан гремит, ожерелье из черепов тоже стучит!
Его кудри – струи Ганги, искры сыплются с трезубца,
Видишь, змеем он обвязан, а во лбу луна горит!
Ракхал и Тарак танцевали под эту песню. М. пишет, что в это время в монастыре также жили Нарен, Ниранджан, Сарат, Шаши, Кали, Бабурам и Сарада Прасанна.
Позже из города вернулся Нарен, который ездил заниматься семейными делами.
– Как идет дело в суде? – спросил у него Кали. На что Нарен резко ответил:
– К чему тебе об этом беспокоиться?
Нарен был в суровом аскетическом настроении и полон отвращения к миру.
– Женщина есть врата в ад, – сказал он. – И каждым правит женщина.
Это не было антифеминистским высказыванием. Нарен употребил слово «женщина», имея в виду мужскую похоть, как часто делал и Рамакришна.
В тот вечер монахи праздновали в саду Шива-ратри, ежегодный праздник бога Шивы. Шива-ратри длится от заката солнца до восхода, то есть все четыре ночные стражи, и соответственно делится на четыре периода почитания. На рассвете они позавтракали фруктами и сладостями, которые прислал Баларам.
Настроение Нарена изменилось, и он стал дурачиться: положив сладость в рот, застывал без движения, изображая Рамакришну в самадхи. При этом он старался не мигать. Кто-то из гостей, желая поддержать шутку, шагнул вперед и сделал вид, что удерживает Нарена от падения. Нарен закрыл глаза. Открыв их снова, он, все еще с полным ртом, протянул, как человек, к которому медленно возвращается сознание:
– Со мной… все… в порядке… Раздался громкий смех.
Однажды в монастыре появился отец Ракхала умолять сына вернуться домой.
– Тебе нет смысла тратить время и приезжать сюда, – не без сочувствия сказал Ракхал. – Я счастлив. Моли Бога о том, чтобы поскорей забыть меня и чтобы я забыл тебя тоже.
7 мая Нарен наведался к М. в Калькутте. Он сказал М.:
– У меня нет привязанностей. Вот я сейчас разговариваю с тобой, а мне хочется сию минуту встать и выбежать вон.
Помолчав, он заявил:
– Я собираюсь поститься до смерти, чтобы познать Бога.
– Хорошая мысль, – ответил М., забавляясь запальчивостью юноши, – во славу Бога все можно сделать.
Нарен. А что, если я не совладаю с голодом?
М. Тогда поешь и снова начинай поститься.
Они вместе поехали в Баранагор, где узнали, что в отсутствие Нарена из монастыря ушел Сарада Прасанна. Куда ушел – никто не знал. Нарен в раздражении заявил, что Ракхал должен был запретить ему уходить. Но Ракхал был в дакшинешварском храме, когда Сарада Прасанна уходил. Тогда Нарен набросился на Хариша:
– А ты, конечно, стоял, расставив ноги, и произносил одну из твоих знаменитых лекций? Не мог остановить его?
Хариш робко сказал, что Тарак говорил Сарада Прасан-не не уходить, но тот не послушался.
– Видишь, сколько у меня неприятностей? – обратился Нарен к М. – Я даже здесь опутан Майей. Ну кто знает, куда он девался?
