В прихожую вышла девочка лет восьми, беленькая, очаровательная.
– Это моя дочь. А это тетя Кира, – представила нас Лариска.
– Тетя Кира, вы очень модная! – сказала мне девочка и обратилась к матери: – Дай мне рубль!
– Зачем?
– Я должна сходить в галантерею, у нашей учительницы завтра праздник.
– Сделаешь уроки, потом пойдешь! – распорядилась Лариска.
Средняя дочь была в детском саду, или, как выразилась Лариска, ушла на работу.
Младшая девочка спала на балконе, ей было пять месяцев. Лариска сказала, что вчера она научилась смеяться и целый день смеялась, а сегодня целый день спит, отдыхает от познанной эмоции.
– Еще будешь рожать? – спросила я.
– Мальчишку хочется, – неопределенно сказала Лариска.
– А зачем так много?
– Из любопытства. Интересно в рожу заглянуть, какой получится.
– Дети – это надолго, – сказала я. – Всю жизнь будешь им в рожи заглядывать, больше ничего и не увидишь.
– А чего я не увижу? Гонолулу? Так я ее по телевизору посмотрю. В передаче «Клуб кинопутешествий».
– А костер любви? – спросила я.
– Я посажу вокруг него своих детей.
Лариска достала вино в красивой оплетенной бутылке, поставила на стол пельмени, которые она сама приготовила из трех сортов мяса. Пельмени были очень вкусные и красивые.
– Все деньги на еду уходят, – сказала Лариска. – Мой муж сто килограммов весит…
– Такой толстый?
– У него рост – метр девяносто шесть, так что килограммы не особенно видны. Вообще, конечно, здоровый… – созналась Лариска.
– А чем он занимается?
– Думаешь, я знаю?
Лариска разлила вино.
– За что выпьем? – Она посмотрела на меня весело и твердо.
– За Игнатия!
– Да ну…
– Что значит «да ну»! Собиралась плыть до него, как до Турции.
– Ну и доплыла бы, и что бы было? – Лариска поставила на меня свои глаза.
Вошла девочка с тетрадью.
– У меня «у» не соединяется, – сказала она.
Лариска взяла у нее тетрадь.
– Ты следующую букву подвинь поближе.
Девочка смотрела на меня.
– Да куда ты смотришь? Сюда смотри! Видишь, хвостик от «у»? Он должен утыкаться прямо в бок следующей букве. Поняла?
Девочка взяла тетрадку и кокетливо зашагала из комнаты.
– Гонорскую помнишь? – спросила я. – Вышла замуж за Игнатия.
Лариса опять поставила на меня свои глаза и держала их долго – дольше, чем возможно. Потом выпила полстакана залпом, будто запила лекарство, и пошла из комнаты.
– А ты почему развелась? – крикнула Лариска.
– Профессия развела! – крикнула я. – Я ведь все время играю, на семью времени не остается.
– Разве нельзя и то и это?
– Может, можно, но у меня не получается.
– Ну и дура! – сказала Лариска, возвратившись с кофе. – Подумаешь: Франция, Америка… А заболеешь – стакан воды подать некому.
– Это да… – согласилась я.
– Французы послушают твой концерт, похлопают и разойдутся каждый к себе домой. А ты – в пустую гостиницу. Очень интересно!
Лариска села к столу и снова разлила вино по стаканам.
– За что?
– За рараку! – сказала я.
Вошла девочка, протянула Лариске тетрадку.
– Я тебе покажу галантерею! – заорала Лариска напряженным басом. – Только об этом и думаешь! Никуда не пойдешь!
Она хлестнула девочку тетрадкой по уху, смяв тетрадь. Девочка втянула голову, дрожала ресницами и не отрываясь смотрела на меня. Ей было тяжко терпеть унижение при посторонних.
На балконе проснулся и закряхтел ребенок, не то засмеялся, не то заплакал.
– Я пойду, – сказала я и встала.
Лариска отшвырнула старшую дочку и вышла со мной в прихожую. Два красных пятна расцвели на ее щеках.
– Будешь за границей, привези мне парик, – попросила Лариска. – Причесаться некогда с этими паразитами!
Больше мы не виделись.
Через восемь месяцев я уехала в Австралию.
В Австралии все было абсолютно так же, как и в других странах: сцена – моя рабочая площадка. Приподнятые лица. Преобладающие цвета – черно-белые. Хрустальная люстра, сверкающая всеми огнями, существующими в спектре.
Я сначала все это вижу, потом не вижу. Сосредоточиваюсь на клавишах и жду, когда во мгле моего подсознания золотой точкой вспыхнет рарака и я разожгу от нее свой костер. Потом я обливаюсь керосином и встаю в этот костер, чтобы он горел выше и ярче. А незнакомые люди с приподнятыми лицами сидят и греются возле моего костра, притихшие и принаряженные, как дети.
Австралийцы долго хлопали. Я долго кланялась.
А дальше все было так, как предсказывала Лариска: австралийцы встали и разошлись по домам. А я поехала в гостиницу и легла спать.
Пираты в далеких морях
Для технического проекта число единиц оборудования подсчитывают отдельно по номенклатуре и каждому типоразмеру…
Я стал думать, как перевести на английский язык «типоразмер», но в это время в мою дверь позвонили.
Я отворил дверь и увидел соседку с девятого этажа по имени Тамара: Тамара сказала, что завтра в девять утра ей необходимо быть в больнице и чтобы я ее туда отвез.
Мне захотелось спросить: «А почему я?» С Тамарой мы живем в одном подъезде, но встречаемся крайне редко, примерно раз в месяц возле почтового ящика. У меня квартира номер 89, а у Тамары 98, и почтальон часто бросает мою корреспонденцию в Тамарин ящик. И наоборот. Это единственное, что нас связывает, и совершенно неясно – почему в больницу с Тамарой должен ехать я, а не ее муж.
– А почему я? – спросил я.
Тамара задумалась, обдумывая мой вопрос, потом подняла на меня глаза и спросила:
– Значит, не повезешь?
Я смутился. Я понял: если я сейчас скажу «нет», Тамара повернется и уйдет, а у меня будет нехорошо на душе и я не смогу работать. Как нервный человек, я услышу Тамарины претензии, я стану мысленно на них отвечать и пропущу время, в которое я засыпаю, а потом не смогу его догнать. Я начну гулко вздыхать и думать. Причем думать не впрок, например на завтра, а задним числом. Я продумаю уже произнесенные слова и уже совершенные поступки. На все это уйдет ночь, следующий день, выброшенный из работы, плюс полкилометра нервов. А на то, чтобы отвезти Тамару в больницу и вернуться, уйдет два часа. Два часа плюс ощущение нравственного комфорта.
– Пожалуйста, – сказал я. – Я отвезу.
– В восемь тридцать. Внизу, – уточнила Тамара и ушла.
Я совершенно не умею отказывать, если меня о чем-то просят. В медицине это называется: «гипертрофия обратной связи». Это значит: в общении с другим человеком я полностью ставлю себя на место партнера и забываю о своих интересах.
Очень может быть, что в моем роду какой-нибудь далекий предок был страшный хам. И моя деликатность – это как бы компенсация природе, действующей по закону высшего равновесия. Я плачу природе долг за своего предка.
