«Бог мой! — сообразил внезапно контрразведчик. — Да он боится главного своего сподвижника больше, чем самого Ленина! Вот и вся дипломатия, вся политика».
Они подъехали к королевскому дворцу. Впереди, возле будок, стояли пестро одетые двухметровые часовые... Перлоф, конвойцы и охранники из «Внутренней линии» остались на улице. Полированная пролетка с кучером была пропущена ко входу. Врангель, холодно и величественно посмотрев по сторонам, замедлил шаги, чтобы дать возможность адъютанту, начальнику караула, мажордому («Черт знает, кого они там вышлют навстречу?!») встретить его. Однако никто почему-то не появлялся. «Начало аудиенции не предвещает ничего хорошего, — мелькнула мысль. — Впрочем, и сам дворец, и нравы здесь с момента моего последнего визита, вероятно, изменились оттого, что этот выскочка Александр стал наконец королем. Скотоводы останутся скотоводами». Короткие размышления ободрили Врангеля, и он твердо шагнул к дверце, которая будто сама по себе раскрылась, пропуская главнокомандующего.
Трое придворных низко поклонились Врангелю. Офицер — неизвестно в каких чинах, — в круглой шапочке с белым, торчком, плюмажем, гусарском ментике с меховой оторочкой, наброшенным на левое плечо, с игрушечной сабелькой, отдал ему честь и пригласил следовать за собой. По широкой беломраморной лестнице, устланной алым ковром, они поднялись на второй этаж и двинулись анфиладой комнат — небольших, полупустых, небогато обставленных. «Все не по протоколу, — подумал Врангель. — Встречают, точно бедного родственника, точно просителя. Я ему покажу просителя! Благодетели! Сами за счет французов существуют! Сами нищие! Лапотники!..»
Сербский офицер, внезапно остановившись, пропустил Врангеля вперед и с поклоном, почтительно прикрыл двери. Небольшая комната, заставленная низкой мебелью — мягкие кресла, тахта, ковры и драпри, инкрустированные перламутром столики по турецкому образцу» — была пуста. «Кофейный разговор, — неприязненно подумал Врангель, опускаясь в кресло и проваливаясь. — С глазу на глаз. Почему бы это?»
Колыхнулась тяжелая занавеска, скрывающая еще дверь, и в комнате появился король. Против ожидания, в парадной форме, с лентой через правое плечо и с множеством орденов. Всегда простоватое, по-юношески мягкое лицо Александра — правильного овала, с чуть заостренным подбородком, прямым носом, легкомысленной тонкой полоской усов — выражало монаршую озабоченность и важность. Большие глаза под пенсне смотрели требовательно, грозно, пристально. Врангель не без зависти отметил, что Александр весьма изменился с момента последней встречи: королевский сан, видно, прибавляет каждому, вчера еще малоизвестному претенденту, не только особую осанку и величие, но и осознание этого. «Молодец! Ощущает себя Александром Македонским», — подумал Врангель, вставая чуть поспешнее, чем следовало.
Он шагнул навстречу королю и с чувством пожал протянутую вялую, пухлую руку. Ощущение было такое, точно пожал мягкую и надушенную перчатку. И сразу, еще не узнав о цели вызова, определил линию поведения: Александр стал типичным , королем маленького государства, весь пышный дворцовый этикет, роскошь начисто убили в нем офицера, участника войны, командующего хоть опереточной, но все же армией. Он, Врангель, обязан не заметить этого. Он поведет разговор, как солдат с солдатом: Александр не монарх, а он не вассал его. И не проситель — он командующий большой армией. Он представляет хотя и поверженную, но реальную силу — белую Россию.
Александр угостил Врангеля крепчайшим, обжигающим рот кофе из золотого прибора, который внезапно возник на инкрустированном столе: Врангель мог поручиться, что никто не входил в комнату. Затем король милостиво подвинул коробку с сигарами, — на каждом пальце его сверкало по перстню, а на некоторых по два («Всю свою казну с собой носит, каналья, боится, разворуют приближенные»). Врангель взял «гавану» с золотым пояском и окутался дымом, предоставляя Александру вести разговор, ради которого он пригласил его.
— Я рад, что у вас все в порядке, барон, — сказал Александр по-русски, намеренно демонстрируя не совсем правильное произношение и иногда вставляя сербские обороты. — Но я пригласил вас затем, чтобы... ознакомить с волнующими наше королевство проблемами, связанными с вашим пребыванием, — и строго посмотрел в лицо гостя.
Врангель промолчал, и это почему-то рассердило Александра (а может он лишь искал повод и давно настраивал себя против этого долговязого генерала — не то немца, не то шведа, но уж не русского, — во всяком случае, всерьез считавшего себя истинным полководцем). Король встал. Встал и Врангель, — он знал этикет.
— Садитесь, барон — капризно произнес Александр. — Я позволю себе походить. Мне надо сосредоточиться. Извольте сидеть. Итак...
— Я слушаю со всем вниманием, ваше величество, — заставил себя проглотить приказание и светски улыбнулся Врангель.
— Да? Да! — Александр почувствовал удовлетворение от того, что заставил Врангеля титуловать себя как подобает. — Вы так быстро откликнулись на мое приглашение. Вэома сам вам захвалан...[28] Однако хочу обратить ваше внимание, барон. Первое — это Болгария. Мне доносят, что ваши генералы вмешиваются во внутренние дела суверенного государства и поддерживают одни элементы против других. Это может вызвать братоубийственные столкновения, согласитесь. Будите на опрезу[29]. Правда, проблемы Болгарии — не мои проблемы. Но нам не все равно, что происходит на границах. Ваши генералы поддерживают крайне воинственную партию Болгарии... Мне это невыгодно! Я то нечу допустити![30] Что там происходит? Почему ваши генералы выходят из подчинения! Как вы допускаете такое?! Вы не должны: это серьезно осложнило бы наши отношения, барон.
— Но, ваше величество, — Врангель не ожидал подобного напора, — я не вижу опасений... Генерал Кутепов... Я смогу направить его, обуздать, наконец...
— Вот, вот! Вы должны дать заверения. Нет — убедительные доказательства в этом! Я требую! Но это не все, барон! — голос короля повышался, Александр нарочно взвинчивал себя, чтобы навязать главнокомандующему свою волю и приказы.
Врангель отлично понимал это, но, к своему удивлению, терпеливо и даже кротко слушал, примирясь и с тем, что король многократно обращался к нему, называя «бароном» и ни разу «генералом» или тем более «командующим». Еще недавно Врангель оскорбился бы и закурил удила. А сегодня он сидел и слушал разглагольствования новоиспеченного монарха. «Что делает время, — невесело думал Врангель. — Поговорили бы они со мной так в Крыму».
Александр заметил безразличие гостя и усилил нажим, перейдя, однако, на более доверительную и спокойную интонацию.
— У меня много проблем и дома. Mo je сушта истина[31], — сказал он с озабоченностью. — Вы должны понять меня, барон. Войны принесли миру революцию. Можно не мириться с нею, но не считаться — нельзя. Народы не хотят, чтобы ими правили по-старому. Так, шта да се ради?[32] Я — монарх, но я не Романов в России. И чтоб мой народ не роптал, я дал ему Скупщину, парламент. Пусть они думают, что контролируют меня. Такие времена, такая жизнь!.. Я слушаю, что они говорят, и поступаю по-своему. Но я вынужден слушать, барон, вынужден! За правое крыло Скупщины я спокоен. Но есть и республиканцы — левая Земледельческая партия, ей симпатизирует народ. Почему? Левые — демагоги. Чуть не каждый день они предают гласности документы правительства, на каждом заседании выступают с запросами — по любому поводу. — Александр на миг замолчал, свет попал на стекла пенсне — и его большие, широко поставленные глаза стали круглыми, слепыми, как у совы. — Вас, судя по всему, интересует, какое отношение к нашим проблемам имеете вы? Слушайте! — король сел. — Пока их запросы касались вас лично и эмигрантов.
Врангель, не сдерживаясь, поднялся. Сказал дрожащим голосом:
— Разрешите, ваше величество. Я прошу... Убедительно настаиваю: в вашей стране у меня нет эмигрантов — есть армия, только армия. До беженцев мне нет решительно никакого дела.
— Вот, вот! Армия! Так говорят и земледельцы: что за армия на территории суверенного государства?! Вы должны забыть слово «армия», барон. Это приказ! Он не обсуждается. Садитесь, садитесь! И запамтите Moje речи![33] Я защищал вас и ваших сподвижников, когда проводилась первая и вторая продажа ценностей, вывезенных из Петербурга. Вы обещали полную тайну операции, осторожность и секретность. А теперь? О вашей торговле говорят на любом белградском перекрестке! О ней трубят газеты! Меня предупредили о нежелательных последствиях иностранные посланники — большевики готовят нам ноту. Это оскорбляет. Это посягательство на частную собственность граждан... Зачем вам понадобилось превращать ценности и произведения искусства в обломки? Я не понимаю.
— Таково было, увы, требование покупателей. Те же соображения конспирации. Эти деньги необходимы для сохранения армии.
