Едва летний Хорс в третий раз поднялся над полем битвы, рога опять затрубили к бою. Ратники, измученные за два дня жесточайших сражений, занимали места в сильно поредевшем строю. Те, кто был ранен, но ещё мог держать оружие, становились сзади, наиболее сильные шли в передовые шеренги.
— Крепко, видать, Святослав со Свенельдом печенегам хвост накрутили, а, кияне? — пробасил седой десятский. — Теперь держись, мужики, сегодня они втрое злее драться будут!
— Это почему? — спросил молодой ратник с жёлтыми, как солома, волосами.
— А потому, — пояснил десятский, поправляя окровавленную повязку на голове, — что тогда они к добыче рвались, а теперь за живот свой воюют, а это подороже злата будет!
Гул тысяч копыт и воинские кличи кочевников опять раздались в воздухе.
— Кияне! Не посрамим братьев наших, что пали на этом поле и уже глядят на нас из Ирия, постоим за родной град! Слава Перуну! Да здравствует Рава единая русская!
— Ра-ва!
— Р-ра-ва!
— У-р-р-а! — потрясая копьями и мечами, отвечали ратники, выставляя оружие навстречу врагу.
Молотило ещё успел скосить взгляд влево на стоявшего неподалеку Комеля. Многие из бывших между ними пехотинцев навечно ушли в Перуново войско либо с тяжкими ранами отправились на возах в Киев.
«Скорняку досталось больше, чем мне, ранен, а во вторую шеренгу не ушёл, — одобрительно подумал кузнец. — Ох и крепко довелось поработать копьями, топорами и даже кулаками. Может, если бы не прежние наши ледовые побоища, не стояли б мы тут с Комелем в третий день…»
Между тем печенеги приблизились. Стрелы, будто частые капли, застучали по киевским щитам, вонзаясь в крепкую морёную дубовую древесину. Молотило уже больше ничего не замечал, кроме искажённых злобой лиц врагов, которые возникали перед ним.
Опять загремела битва. Кольчуга и щит Молотило окрасились свежей кровью. Уже лежит у ног ставшее бесполезным в ближнем бою длинное копьё. Зато выкованный кузнецом под свою силу и рост боевой топор с обушком и острым как бритва лезвием чертит в воздухе невероятные зигзаги, будто ореховую скорлупу раскалывает деревянные, обтянутые кожей вражеские щиты, разрубает доспехи и проламывает черепа. Стало совсем жарко. Молотило отбросил тяжёлый скользкий от крови щит и вместо него взял в левую руку увесистый кистень с толстой цепью и массивным шишаком на конце. Кистень с жужжанием, будто огромный шмель, стал описывать круги, легко загибаясь за щиты печенегов, обвиваясь вокруг рук и шей, сдёргивая всадников с коней и укладывая их под топор Молотило.
Страшная и жестокая рубка шла вокруг. Кто был послабее или менее расторопен, кто не смог одолеть обычной для человека робости перед схваткой, пали ещё в первом бою. Теперь остались самые крепкие, умелые и отчаянные бойцы. Всё же, улучив момент, кузнец нет-нет да и бросал взгляд на Комеля. В одно из таких мгновений он увидел, что на скорняка насели сразу три печенега, но он пока справлялся.
Кузнец продолжал молотить как заведённый, раздавая направо и налево, сверху и сбоку свои необычайно точные и сокрушительные удары. Вот он левой рукой нанёс упреждающий удар кистенём, сбив удар печенега, почти одновременно ткнул в морду коня пикой на топоре, отчего конь, заржав от боли, отпрянул назад, не дав хозяину ударить мечом как следует. Тут же гибкий кистень обвил руку второго печенега с занесённым мечом, а шишковатый шар угодил в челюсть, на миг оглушив воина. Не останавливая движения, левая рука кузнеца рванула кистень вниз, выдернула печенега из седла, а топор в правой руке уже был готов обрушиться на поверженного врага. В этот миг боковым зрением Молотило уловил, как один из троих нападавших на Комеля занёс свой меч над головой скорняка, который в это время щитом и палицей отбивал удары двух других всадников.
Коротки мгновения в смертельной схватке, не поспевает за ними рассудок, только руки, привыкшие работать нечеловечески быстро, сами совершили резкий толчок. Топор кузнеца, уже готовый покарать поверженного противника, изменил направление и, со свистом провернувшись в воздухе, вошёл точно в спину печенега, который так и не успел обрушить свой страшный удар на голову скорняка. Отметив, что топор попал в цель, Молотило повернулся к противникам и даже успел наручем правой руки сбить удар, и кривой клинок пришёлся не в темя, а на левое плечо. Перед очами мелькнула вспышка. Он не почувствовал боли, только тупой удар да ещё слабость в кисти левой руки, когда его железные пальцы вдруг стали как из мякины. Он перехватил кистень десницей, но в этот момент что-то горячо ударило в правый бок. Кистень шишковатым шаром ещё успел опуститься на кожаный шлем степняка, вместо которого тут же налетели новые враги, но Молотило уже не мог встретить их. Острая страшная боль снизу заставила его на миг замереть, а потом окровавленная земля понеслась прямо в лицо. Кузнец рухнул всем своим большим телом рядом с печенегом, которого он не успел добить, метнув топор в противника Комеля. И печенег снизу пронзил Молотило жалом меча, ещё и провернув его в ране для верности.
Какой-то шум и нарастающие боевые кличи послышались впереди, а затем справа и слева от поля битвы вдруг выскочили всадники в русских доспехах.
— Наши!
— Слава Перуну!
— Свенельд со Святославом ворога обошли, в коло берут! Радостная весть придала ратникам силы, но атака степняков уже увязла и захлебнулась. Чёрная лавина стала откатываться назад под ударами полностью замкнувших коло русских тем.
Многие из ратников, оседлав потерявших своих хозяев коней, присоединились к коннице, чтобы поскорее разбить врага. Оставшиеся безлошадными пехотинцы получили наказ собирать раненых и оружие.
Печенеги, видя, что не могут вырваться, построились в Русскую Лодию и, держась друг друга, как слитые, стали пробиваться из кола. Падали крайние воины, а на их месте вставали новые, будто льдина на реке весной таяла, но шла вперёд. И в центре был Курыхан со своими военачальниками, и воины печенежские берегли их, кладя свои жизни сотнями и тысячами.
И вырвались-таки печенеги из кола, кинулись к броду, переплыли Непру, потекли на восход полуночный и ушли в свою землю Курянскую.
Оттащив тело кузнеца к огромному кострищу, где сжигали убитых, Комель только теперь почувствовал, что он смертельно устал.
Тогда, в горячке боя, он увидел, как падает на него печенег с вытаращенными очами и топором кузнеца в спине, а потом и самого Молотило, рухнувшего наземь, и понял всё.
Когда печенеги чуть отхлынули, скорняк пробился к соратнику, но глаза его уже тускнели, а губы дёргались в предсмертной судороге. Так и умер неугомонный Молотило на руках у Комеля, который взялся нести его к волховскому обозу, да не успел.
И теперь горит кузнец в погребальном кострище, будто в горниле раскалённой топки. Только не вытащить из него Молотило, не выковать заново, подобно серпу или мечу. Человеческая плоть суть прах, а не железо. Бессмертна только Душа, которая, дождавшись в Ирии назначенного часа, вновь обретёт новое тело. И явится когда-нибудь опять на земле кузнец Молотило, в ином облике и с иным именем. Только не утешит это сейчас его вдову и малолетнюю дочь. Комель не представлял пока, как придёт к Молотилихе и сообщит ей страшную весть. Тем паче что Молотило погиб в общем-то из-за него, Комеля, — не брось он свой топор в печенега, отбился бы, как пить дать отбился! И скорняк решил, что отныне забота об осиротевшей семье кузнеца должна стать для него главнейшей.
Ратники продолжали опознавать, считать и сжигать убитых, как повелел Свенельд, потому что поле, усеянное за три дня трупами, источало не запахи трав и мёда, а тяжкий смрад мертвечины, и летняя жара тому крепко способствовала. Чтобы оградить киян от возможного мора, предстояло как можно быстрее сжечь и зарыть все трупы — свои и чужие, людей и животных. На это время град стоял затворённым, никому не дозволялось входить в него или выходить. Повсюду горели костры, а в граде уже растапливались мовницы, дабы вернувшиеся защитники могли первым делом очиститься от духа скверного и всякой заразы.
Дружины же Свенельда и Святослава, даже не заходя в Киев, в тот же день поспешили на помощь основным тьмам, ведшим битву с хазарами.
Весть о победе над печенегами под стенами Киева и прибывшая подмога окрылила русов. Они дружнее насели на хазар, стали отжимать, а потом и гнать их к востоку.
Узнав о поражении союзников, Яшак запросил мира. Сеча прекратилась, и военачальники с обеих сторон встретились для переговоров.
Свенельд и Святослав с темниками Верягой, Издебой, Притыкой и Горицветом сидели в шатре на толстой цветной кошме, а напротив них — недавний супротивник, молодой сын Кагана Исаак, со своими воеводами и князьями. Шатёр стоял посредине меж двумя станами, русским и хазарским. Святослав чувствовал себя неуютно не только потому, что никогда ранее не принимал участия в подобных переговорах, но и потому, что не мог отойти от недавних боевых схваток, видя в каждом хазарине цель для своего меча, а не переговорщика. Яшак, как произносили имя хазарского князя русы, несколько раз оценивающе взглянул на юного князя урусов и встретился с его открытым и не по летам твёрдым взглядом. Когда военачальники наконец договорились о том, что хазары обещают более не нападать на Русь, а в оплату причинённого вреда и за то, что русы дадут им спокойно уйти за Дон, отдают под власть Киева часть северских земель, оба князя снова обменялись красноречивыми взглядами. «Ну что ж, в следующий раз посмотрим, чья возьмёт», — прищурил на юного Святослава свои карие очи Яшак. «Поглядим», — ответили голубые очи киевского княжича.
