Андрей, процеживая воздух сквозь зубы, снял с себя куртку и набросил Илоне на плечи. Перед ним в дыму словно возникла красавица в белом халате, которая и его на короткое время превратила в «бревно». Лицо Мадонны и душа ведьмы – что может быть страшнее?..
Калистратов привёл к ним благородного вида даму лет сорока пяти, тоже с перевязанными локтями. Впрочем, у этой был завязан бинтом и левый глаз. Брагин вытащил на берег парнишку лет семнадцати, опустил его под кустик и стал раскуривать сигарету.
– Ромыч, как ты в живых-то остался? – Андрей уцепился за ствол берёзы, что не упасть – так дрожали колени.
– Видишь, винтарь снайперский валяется у пенька? Не ворон же стрелять они здесь собирались. А, если честно, чуть не пришлось тебе заботиться об Аське и нашем ребёнке. Спасибо дымовой завесе – спасла…
– А как ты пробрался к ольхе? – не мог сообразить Андрей.
– Под водой сделал рывок – иначе никак было. Мышцы здорово забил. Ну, ничего, пройдёт. – Брагин махнул рукой подошедшим врачам. – Сюда давайте, быстро! Очень много тяжёлых…
Какой-то тощий мужчина широко раскрытыми глазами смотрел на горящие деревья, но, похоже, ничего не видел. Он только икал, шевеля изжеванными, покрытыми кровавой коркой губами. Вены у него, как и у всех были стянуты, и Андрей вспомнил, что у него под рукавами есть точно такие же бинты. Ещё один подросток синхронно дёргал левой рукой и головой, и в то же время механически, бессмысленно всхохатывал.
– Сбили замки? – спросил Озирский, склоняясь к зажигалке Брагина.
– Как видишь. Нам изнутри очень помогли. Когда человек на свободу рвётся, его фиг удержишь, – заметил Роман.
– Папу моего убили, а потом меня похитили, – вдруг сказала Илона, приподнимаясь. – Его страшным образом убивали… Утопили в ванне. – И она горько заплакала.
Рядом, на носилках, со свистом дыша, лежал плешивый дядька с обвислыми щеками. Он приподнял лиловые веки, улыбнулся и сказал голосом человека, которому пришлось долгое время молчать:
– Спасибо вам, ребята! Спасибо. Умираю свободным! Много там народу погибло, в землянках. Теперь и тела их сгорят. По нескольку дней вместе с мертвецами мы жили. Как только сумели вы найти нас? За кого молиться у престола Божьего?
– Как вас звать? – Всеволод Грачёв присел рядом с носилками.
– Кознов. Кознов фамилия моя… На рынке грушами торговал. Мамедову не заплатил дань.
– Мамедов убит, – сказал Всеволод и поднялся, чтобы успеть переговорить с другими освобождёнными.
– Да неужто?! – радостно воскликнул Кознов, перекрестился и затих.
Потом так и лежал со светлой улыбкой на лице – даже когда его сердце перестало биться.
Андрей не понимал, чем его так раздражает Илона, которая вцепилась в рукав водолазки и прижалась ледяным своим животом. Потом Озирского едва не вырвало – изо рта молодой женщины шёл отвратительный, трупный дух. Андрей не раз видел покойников, найденных в подвалах и на чердаках. Они, если долго лежали, воняли в точности так же. Но Илона была живая, и это вызывало вопросы.
Уплывали в дым носилки, и Всеволод насчитал их девятнадцать штук. У троих лица были уже закрыты, шестнадцать человек были в критическом или тяжёлом состоянии. Те, которые могли, шли своими ногами. А трое так и не увидели пусть дымного, но неба над головой. Они не дождались, когда их вытащат из болота грязные, злые, и всё-таки свои люди. Увядшие, кое-где обгорелые деревья шумели над ними, но порадоваться свободе эти мученики не успели.
– Пойдёмте, – сказала Илоне врачиха и тоже поморщилась от запаха. – Вам сколько лет?
– Двадцать один с половиной. – Илона встала, опираясь на руки Андрея и женщины в белом халате.
– Какой срок у вас? Месяцев шесть, седьмой? – прикинула на глаз врачиха.
– Да. Я в декабре собиралась рожать, под Новый год.
Врачиха обернулась к Грачёву и шёпотом сказала ему:
– Бедная девочка, у неё же замерла беременность. И, кстати, уже давно…
Волосатый юнец всё ещё сидел под берёзой, обхватив руками колени, и не поднимал головы. Брагин подошёл к нему, разулся. Вылил из сапог болотную воду, очистил форму и ударил кулаком по стволу берёзы так, что посыпались жёлтые листья.
– С-сука я… Берет потерял! – Он горящими от бешенства глазами посмотрел на врачиху. – Вам удивительно? Если бы вы только знали, что значит для меня чёрный берет! Долго надо объяснять…
Женщина вдруг вскинула голову:
– Почему же? Я всё понимаю. Видела вас зимой, по телевизору. Вы сидели у печки там, на базе, в Прибалтике.
– Да, верно, он из Риги, – удивлённо подтвердил Андрей.
Сам он смотрел не на Романа, на Илону Саламатину. Вот оно что, всё правильно! Беременность замерла, и плод разлагается. Шведско-русскому ребёнку не суждено было жить. Он стал объектом варварских опытов ещё до рождения, расплатившись по счетам своего деда.
Омоновцы и оперативники переговаривались и курили, светя в дыму огоньками сигарет. За болотом гудел пожар. Стал накрапывать дождь, и Андрей про себя подумал, что сильный ливень вполне может сбить пламя. Брагин клоком ваты промокнул кровь на виске – новая рана оказалась как раз на месте того, давнего шрама.
Озирский тем временем помог встать тонколицей даме, спросил её:
– А вас как величать?
– Исаева Аделина Никандровна.
– Вы давно здесь? – Озирского словно кто-то кольнул в сердце.
– Месяц, наверное. Я вижу, что на дворе уже конец сентября. А меня взяли в августе, из-за долгов мужа. Стали колоть, помногу. Все вены изуродовали. Интеллигентными садистами заправляла очаровательная женщина по имени Элеонора. Я сначала подумала, что это больница. Они ведь все в белых халатах ходили, явно имели медицинское образование. Меня сонную сюда привезли, и ещё несколько дней очнуться не давали…
Подошла девушка в белой шапочке и куртке, подала Аделине гранёный стакан с горячим чаем. Бывшая узница набросилась на него с невероятной жадностью. Она долго пила, стуча зубами о стекло, а потом снова повернулась к Андрею.
– А потом я поняла, что это всё – как в фашистском концлагере. Читала про такое, ужасалась, но не думала, что самой придётся… У меня кровь излилась в левый глаз. Текла и текла, не останавливаясь. И глаз в итоге лопнул. А Нора сидела рядом и по часам замеряла, когда именно это случится. Что-то ввела мне такое, что я даже кричать от боли не могла. Надеялась, что сердце разорвётся. Жаль, что выжила. Правда, вспомнила потом, что в молодости этого самого мужа у лучшей подруги отбила. И её мать крикнула мне тогда, прямо на свадьбе: «И как только глаза у тебя, стервы, не лопнут?» Значит, заслужила, и надо стерпеть…
В здоровом глазу Аделины трепетал потухающий под ливнем огонь. Врачи, наконец, добрались и до неё. Озирский отошёл, чтобы не мешать им.
– Только пусть об этом в газетах напишут! – Аделина грязными длинными ногтями сдирала с глазницы повязку. – Не скрывайте ничего от людей, не щадите их. Пусть знают, что вокруг творится!
Брагина позвал Мильяненков, и он ушёл, договорившись встретиться с Андреем у автобуса. «Вертушки» уже давно улетели, и возвращаться в город предстояло автотранспортом. Грачёв, увидев, что Андрей остался вдвоём с неподвижным мальчишкой, быстро подошёл к ним.
Тем временем из болота удалось вытащить ещё три тела – двух охранников, нейтрализованных Брагиным, и задохнувшуюся девочку лет четырнадцати. Калистратов сказал, что там остались ещё трупы. Но подобраться ним никак нельзя – огонь отрезал все пути. Главное, что всех выживших удалось спасти, и теперь нужно их как можно скорее развезти по больницам.
Когда народ в основном переместился к автобусам и санитарным машинам, Андрей присел на корточки перед мальчишкой. Тот, похоже, тоже чем-то сильно наколотый, сидел неподвижно, как скульптура. Серые грязные его волосы свешивались на глубокие глазницы. Озирский с Грачёвым не видели, перевязаны ли у него вены, так как парень, единственный из всех, был одет по-человечески – в куртку из разноцветных лоскутков кожи и голубые, потрёпанные снизу джинсы.
– Как тебя звать? – тихо спросил Озирский, положив ладонь на голову парня.
Тот то ли вскрикнул, но ли кашлянул. А ответил не сразу.
– Лощилов Иван, – наконец произнёс он, не поднимая глаз.
– Сколько лет?
– Семнадцать.
Грачёв обнял Лощилова и попытался поднять:
– Вставай. Сейчас мы возвращаемся в Питер. Скажешь адрес, и отвезём тебя домой, к матери.
– У меня матери нет! Она погибла… – всхлипнул Иван, а потом разрыдался.
Он ревел тихо и страшно, под курткой тряслись острые лопатки. Давно немытая шея окаменела под сальными лохмами.
Озирский мягко, но властно поднял его голову за подбородок:
– Мать бандиты убили?
– Н-нет… Несчастный случай, – выдавил парень сквозь стиснутые зубы.
