Двадцать минут спустя одна из подруг нашла Альбу. Та сидела на каменной изгороди и ела первое в своей жизни мороженое вместе с женщиной в дредах, за чьей собакой Альба и решила последовать. Альба расплакалась, только когда Брай стала орать женщине: «Какого хрена ты делаешь?»
— Вы бы назвали это ответственным поведением?
Элизабет была первой, кому позвонила рыдающая Брай. Даже Эшу она позвонила уже потом.
— Как насчет того случая, когда вы заперли ее, младенца, одну в лондонской квартире? Или когда оставили ее в машине, пока расплачивались на автозаправке? Насколько я помню, кто-то пожаловался тогда на ваш поступок. Можно ли считать эти случаи примерами поведения ответственного родителя?
— Нет, конечно, нет.
— Вы в курсе, не правда ли, что невакцинированные люди более подвержены инфекционным болезням, чем вакцинированные?
— Да, конечно, я в курсе.
Элизабет приподнимает бровь, как бы намекая, что, когда имеешь дело с такими тупицами, как Брай, даже банальные вещи нельзя принимать как данность.
— А когда вы узнали, что нашу дочь нельзя вакцинировать и о том, что она более других подвержена риску?
— Когда она была совсем маленькой.
— Ей было восемь недель, когда нам запретили делать ей прививки. В тот же вечер я позвонила вам.
Брай сглатывает, опасаясь того, куда все это может привести, но заставляет себя кивнуть.
— Да, я узнала это, когда ей было восемь недель.
— Итак, шесть лет и сорок четыре недели вы знали, что намеренно подвергаете мою дочь риску. Верно?
— Я…
— Семь лет вы провели рядом с ней: водили гулять, вместе ели, приходили на Рождество, дни рождения, праздники… Список можно продолжать. И даже тогда — во время купаний, объятий и угощений — вы никогда не задумывались о том, что вы, а позже и ваша дочь могут заразить ее смертельно опасным заболеванием?
Брай поникла. Она чувствует, что ее организму требуется все больше кислорода. Но еще она внезапно ощущает себя невесомой и свободной, словно сила тяжести больше не властна над ней.
— Вы любили мою дочь, вашу крестницу?
— Да, конечно, я… Я все еще ее люблю.
— Но недостаточно, чтобы не подвергать ее риску?
Сердце выпрыгивает у Брай из груди. Дыхание перехватывает, как будто на него тоже больше нельзя рассчитывать, и Брай думает: «Ладно, Элизабет, ты его получила, вот он, момент твоего торжества».
— Я… я не знаю…
— Вы обсуждали эту проблему со мной или моим мужем — учитывая, что видели нас почти каждый день?
Брай сжимает перила трибуны.
— Нет, нет, не обсуждала.
— Вы пробовали установить дистанцию между нашими дочерями или между моей дочерью и вами, чтобы защитить ее?
Руки Брай стали скользкими от пота.
— Мне жаль, мне очень, очень жаль…
— Прошу вас, ответьте на вопрос, миссис Коли.
Брай чувствует на себе взгляд Элизабет, и дыхание перехватывает все сильнее. Легкие в панике сражаются за кислород, пот щиплет шею. По лицу бегут слезы, но Брай их не вытирает.
— Итак, на протяжении семи лет вы полностью осознавали риск, которому подвергали мою дочь, но абсолютно ничего не предприняли для того, чтобы снизить его. Я права, миссис Коли?
— Мне было страшно, мне…
— Неважно, было вам страшно или нет, миссис Коли. Поступали ли вы ответственно, пытались ли снизить серьезный риск, которому подвергали мою дочь? Да или нет?
Сейчас Брай готова сделать все что угодно, лишь бы Элизабет остановилась. Она бы спрыгнула с крыши, если бы на этом все закончилось.
— Нет.
Элизабет позволяет короткому слову разнестись по залу суда. Ей не нужно подчеркивать, что бездействие тоже может считаться неосторожностью. Она подходит ближе, смотрит на Брай, и в этот момент все рушится. Брай на мгновение видит, как тьма заволакивает глаза Элизабет. Она узнает этот взгляд: Элизабет разочарована. Она разочарована, что Брай по какой-то причине не смогла дать ей желаемого. Месть, которой она добивалась с одержимостью бешеной собаки, свершилась. И вот перед ней поверженная и дрожащая Брай, а ничего не изменилось. Ее дочь по-прежнему слепа.
— Вопросов больше нет, ваша честь.
13 декабря 2019 года
Джек одевается в суд. Клемми, тихо напевая, чистит зубы в ванной напротив, под присмотром Клода. Пес улегся в холле, положив голову на передние лапы, и шевелит бровями, следя за каждым ее движением. Джек застегивает белую рубашку и кладет галстук в голубую крапинку в карман брюк, чтобы надеть его позже. Пока Элизабет готовится к очередному дню в суде, само собой сложилось так, что будить детей и собирать их в школу стало обязанностью Джека. Он не возражает, скорее наоборот: помогать Клемми натягивать колготки или слушать, как Макс повторяет жуткие факты о жизни в Древнем Риме, — эти моменты стали краткими проблесками солнечного света среди хмурых дней. Элизабет, конечно, уже внизу. Слышно, как она ходит по кухне, ставит чайник, разгружает посудомоечную машину. Из-за этих домашних звуков она внезапно кажется одинокой и ранимой. В зале суда никто бы и не подумал, что Элизабет может быть такой. К половине восьмого утра она обычно уже репетирует выступление в суде, ее голос слышен даже наверху. Элизабет останавливается и начинает заново, если запинается на каком-то слове или выбирает неверный тон. Но сегодня первый день защиты, она не может репетировать, потому что еще не знает, что ей придется говорить.
Вчера вечером Джек ел спагетти на диване в гостиной, перед ним мерцал телевизор, но Джек его не смотрел. Вошла Элизабет, села рядом на подлокотник. Она привыкла, как только дети улягутся спать, листать соцсети и читать комментарии в свою поддержку. Джек примерно час проводит перед телевизором, чтобы, как выражается Элизабет, перезагрузиться, так что было очень непривычно, когда прошлым вечером она пришла к нему.
— Все в порядке? — спросил он и взял пульт, решив, что она хочет попросить его убавить звук.
Но Элизабет не смотрела на него, она глядела куда-то вдаль.
— Как ты думаешь, почему они вызвали в свидетели только меня?
Кажется, она впервые поинтересовалась его мнением. Джека это
