снова обращается к ней:
— Я хотел бы задать вам пару вопросов о ваших отношениях с семейным врачом, доктором Паркером.
Элизабет, в отличие от многих других выступающих впервые свидетелей, сдерживает порыв заговорить до того, как задан вопрос, и адвокат продолжает:
— Не могли бы вы сказать, что вы думали о нем как о практикующем враче?
— Почти семь лет он был нашим семейным терапевтом. Мы стали пациентами доктора Паркера уже в конце его карьеры. Он был очень опытным; я полностью ему доверяла.
Адвокат кивает, словно полностью согласен с Элизабет, и спрашивает:
— Не могли бы вы пояснить, миссис Чемберлен, что именно вызывало ваше безоговорочное доверие?
Элизабет впервые чувствует какой-то подвох, крошечную, но острую иголку, засевшую глубоко в животе. Но ее голос не меняется, когда она отвечает:
— Доктор Паркер выслушивал своих пациентов, по-настоящему слышал их. Он относился к ним с уважением, и, похоже, его действительно заботило наше благополучие. По его собственному признанию, он принадлежал к старой школе: вел записи от руки и не волновался о выполнении плана и «галочках». Он беспокоился о пациентах. Например, я помню, как однажды он позвонил нам домой в выходной день, чтобы узнать, как наш младший сын переносит прописанные им антибиотики. Я всегда чувствовала, что доктор Паркер делал больше, чем от него требовалось.
— И вся ваша семья, все пять человек были зарегистрированы как его пациенты — вплоть до его ухода на пенсию? Напомню, это случилось пять лет назад, когда вашей дочери было два года. Верно?
— Да, все верно.
Адвокат склоняет голову набок — профессиональная привычка, чтобы казалось, будто он и слушает, и в то же время не уверен в правдивости того, что слышит.
— Я бы хотел напомнить суду, что доктор Паркер, к сожалению, сейчас находится в клинике. У него тяжелая формы деменции, поэтому он не может выступить в качестве свидетеля.
Он снова поворачивается к Элизабет, и иглы глубоко внутри начинают дергаться и колоть ее.
— Не могли бы вы рассказать суду, что именно доктор Паркер, ваш опытный и заслуживающий всяческого доверия врач, посоветовал, когда вы говорили о судорогах, случавшихся у вашей дочери в младенчестве?
— Он сказал, что ее нельзя вакцинировать.
Адвокат слегка поворачивается, чтобы обратиться непосредственно к судье Бауэру и повторить то, что сказала Элизабет:
— Доктор Паркер сказал, что ее нельзя вакцинировать.
Иглы колют все сильнее, они словно стали еще острее от того, что много лет их загоняли все глубже. Адвокат вновь обращается к Элизабет, и его губы складываются в едва заметную улыбку, когда он говорит:
— Но это ведь неправда, миссис Чемберлен, не так ли?
На местах для публики кто-то кашляет. Краем глаза Элизабет видит, как сидящий на скамье Джек напрягся. Он тоже чувствует эти иглы?
— Доктор Паркер, возможно, и принадлежал, как вы сказали, к «старой школе», но он был педантом и оставался после работы, чтобы внести записи в электронную систему Национальной службы здравоохранения. Я получил записи, сделанные им 13 июля 2013 года. Эти записи касаются вашего визита к нему, когда вы обсуждали вакцинацию вашей дочери. Чтобы освежить вам память, я зачитаю все, что записал доктор Паркер об этой встрече шесть лет назад.
Элизабет заставляет себя сохранять непроницаемое выражение лица. Кажется, что все присутствующие, от судьи Бауэра до пожилой женщины на местах для людей с ограниченными возможностями, стали теперь единым целым. Они задерживают дыхание, пока адвокат медленно и четко читает:
— «Состоялась долгая откровенная беседа с пациенткой по поводу ее страха вакцинировать дочь из-за фебрильных судорог, вызванных рецидивирующей инфекцией в среднем ухе, см. записи выше. Я четко дал понять, что, несмотря на отдельные случаи, когда вакцинация может повысить риск фебрильных судорог у младенцев, уже перенесших такие судороги, причин для беспокойства нет. Ее дочь может быть вакцинирована без опасных последствий. Она боялась, что после вакцинации у дочери могут повторно начаться судороги. Я успокоил ее, заверив, что это ее выбор и что благодаря высокому уровню вакцинации очень вероятно, что ее дочь будет защищена коллективным иммунитетом. Порекомендовал пациентке не торопясь все обдумать и, если потребуется, обратиться ко мне или к другим врачам за дополнительной консультацией».
Все замирают. Люди в зале сидят неподвижно, казалось, они даже не пытаются вдохнуть. Но адвокат не останавливается. Он повторяет отдельные слова, словно хочет, чтобы все присутствующие их поняли:
— Она боялась… Это ее выбор… Ее дочь могла быть вакцинирована без опасных последствий.
Наступает долгая и глубокая тишина. Первыми ее нарушают удивленные возгласы журналистов, за которыми следует стрекотание клавиатур. Из публики, осознавшей масштаб произошедшего, раздаются ропот и вздохи, и кто-то — возможно, Джеральд — кричит: «Какого?..»
Элизабет дико озирается по сторонам. Все уставились на нее, кроме Джека, закрывшего лицо руками. Он не может смотреть, как адвокат, не получая никаких комментариев от судьи, изумленного не меньше остальных, с довольной улыбкой подходит к Элизабет и спрашивает:
— Скажите, миссис Чемберлен, вы последовали совету доктора Паркера? Вы консультировались с другими врачами по поводу этого жизненно важного решения?
Мысли Элизабет мечутся у нее в голове.
— Вы консультировались с другими врачами, миссис Чемберлен?
— Нет, не консультировалась, но я…
— Однако в том же году вы водили сына к трем разным специалистам по поводу легкого кожного заболевания. Верно?
Элизабет хмуро смотрит на него. Обращенные к ней взгляды публики больше не кажутся дружелюбными.
— Еще один вопрос, миссис Чемберлен.
— Да.
— Вы решили не вакцинировать свою дочь, не так ли, миссис Чемберлен?
Она чувствует себя голой, разоблаченной, и эти глаза… Господи, все на нее смотрят. Она и не знала, что взгляды могут быть как голодные рты; они словно кусают и грызут ее.
— Прошу, миссис Чемберлен, ответьте на вопрос.
— Да.
— Вы решили не вакцинировать дочь по той же самой причине, по которой мои клиенты решили не вакцинировать свою. Потому что вы боялись — как боялись и мои клиенты. И вы сделали для своей дочери исключение.
На этот раз никто не слышит ответа Элизабет, потому что все кричат: кто на судью, кто на Элизабет,
