Предстоящая сессия Государственной Думы должна быть решительным натиском на власть. Более благоприятный момент для штурма власти едва ли повторится.
Да, это уже кадеты понимали:
Мы дошли до момента, когда терпение окончательно истощено и доверие до конца использовано.
Больше года терпеливая либеральная общественность предлагала перенять управление и спасти страну – но нельзя было убедить корыстных, слепых безумцев, вцепившихся в руль! Отложить выступленье ещё? – дождёмся, что и Думу обзовут черносотенной. Хоть нежеланно, хоть через силу, а надо действовать.
23 октября собралась, закрыто от прессы, всероссийская конференция кадетов. И тут снова решительные провинциалы захлестнули столичных соглашателей левым негодованием: осторожность Милюкова убивает партию в глазах всё левеющего общества; разъезжая по заграницам, он не знает настроения; а ведь в 1917 году будут выборы в 5-ю Думу; если в последнюю сессию 4-й не набрать авторитета, не показать народу своей решительности, не хуже левых партий… И так уже прохлопали польскую автономию, не добились, – и вот Вильгельм объявил польскую независимость! Разве кадетам надо объединяться с умеренными? Нет, с Земгором! с кооперативами! с рабочими! профсоюзами! Бороться – вне Думы! И лучшая платформа – продовольственный вопрос!
Да, это правильно, продовольственный вопрос очень был выгоден для возбуждения и для ударов по правительству, но дело в том, что сами кадеты не знали, как его решать. В этом продовольственном вопросе и в этой дороговизне таилась грозная загадка: тёмный обыватель был живее захвачен ими, чем даже войной, победой и проливами. Но интеллектуальная партия кадетов не могла опускаться так низменно и утеривать историческую перспективу государственного величия.
Однако всё более косный, всё более упрямый, всё более оглядчивый Милюков и тут устоял: ограничиться только думской борьбой и – никакой нелегальщины, никакой подпольщины!
Охваченное ужасом правительство в последний момент, конечно, ухватится за нас, и тогда нашей задачей будет не добивать его, а обосновать конституционный строй. Вот почему в борьбе с правительством необходимо чувство меры. Народная мысль и без того имеет опасный уклон в сторону анархии, в тёмных углах подорвана государственная идея.
Устоял и собрал голоса, но уж в Думе в этот раз было не миновать атаковать.
Заклятый клин: или военная победа без нас (если будем слишком сдержанны), или революция поверх нас (если будем слишком буйны). Свалить правительство – возможно ли без массового движения? А массовое движение перекинется в революцию?.. Легко провинциалам съехаться, пошуметь и разъехаться. Но каково парламентариям, у которых нет никакой силы, даже силы голосования. И только может быть в том единственная сила Думы, что её нельзя разогнать: если разгонят, то такое начнётся, такое! вся Россия долготерпеливая подымется!
А вдруг – и не подымется?..
Изо всего выход был ясен: сбить Штюрмера. Продолжение войны третий год было не опасно, всем своим красноречием Прогрессивный блок гнал русское государство глубже и дальше в эту войну. И недостача хлеба, дороговизна его и возможный голод тоже не были так опасны. Главная опасность была – Штюрмер. Если бы Штюрмера снять и заменить кем-нибудь из Прогрессивного блока – перед Россией открывался путь спасения.
Чем ближе к ноябрю, тем меньше дневного света в Петрограде. И собирается ли бюро Блока на частных квартирах в долгие вечера или в 11-й комнате Таврического дворца нерассветающими утрами, – всё при электрических лампах текут их тягучие, трудные совещания, под кругами настольных ламп на зелёных бархатных скатертях лежат белые листы, и Милюков, успевая то гнуть, то держать свою трудную линию, успевает и записывать для нас те беседы.
Милюков: Сосредоточить удар на Штюрмере.
Шульгин: Нет сильнее средства против Штюрмера, чем борьба с немецким засилием. Я – за ломку шеи правительству, но рядом должны быть меры органического характера.
Капнист: Согласен: для успокоения страны – ломать шею правительству! Но немецкое засилие не дать обсуждать – это оружие в руках правых.
Шингарёв: С немецким засилием – надо найти формулировку такую, чтоб ударить по правым. …Надо показать, что мы умеем и работать. Ставить большие вопросы, волостное земство…
Ефремов: Да, ломать шею правительству! Первую неделю – никакой мирной работы, а только валим кабинет! Разрабатывать советы для этой власти – трата времени, они всё равно ничего сделать не могут. Да и вообще, предлагать конкретные планы, вносить проекты самим – не дело законодательной власти, это рискованно, нести лишнюю ответственность. Выгоднее роль критика.
Шульгин: А вам скажут: пожалуйте к власти. А вы и не готовы – чем заменить.
Маклаков: Как же вы верите в ответственное министерство и не хотите давать советов в исполнительной сфере? Боюсь, скомпрометируем мы парламентаризм.
Ростовцев: Страна не поймёт: ругаются, а ничего не предлагают.
Родзянко (он не допускал вольности зачислить себя в Блок, но заседания иногда посещал тайно): Правительство никуда не годится, с этого и придётся начать представителям Блока. Конечно, ряд вещей говорить нельзя: о ведении войны, о дефектах дипломатии. Революционизировать страну нельзя. Но и совершенно молчать невозможно.
Вот и задачка Милюкову: ни о чём говорить нельзя – и молчать нельзя. Советов давать нельзя – и без советов нельзя.
Шидловский: Чего хотим – не скажем, иначе наши поправки примут – и исправят законопроекты.
Как уже и случилось с твёрдыми ценами: Блок бросил эту мысль от щедрости своих идей, а правительство подхватило и тем укрепилось. Теперь изменник Протопопов перехватит продовольственный вопрос – облавами, заставами, обязательными поставками, – и опять неплохо получится, вот в чём трагедия.
Стемпковский: Одних твёрдых цен недостаточно. Надо идти до реквизиции с развёрсткой.
В.Львов: Мы уже пошли по пути государственного социализма. И нужна общественная диктатура продовольствия.
Шингарёв: Надо решить – будем ли отстаивать или херить путь государственного социализма? Тут можем рассориться.
Стемпковский: Если мы просто перейдём к деловой работе по продовольствию – армия нас не поймёт.
Да нет, какая деловая работа! – надо готовить грозную сокрушающую Декларацию!
Милюков: Красная нить должна быть – наш патриотизм: они не могут довести войну до победы.
Трудность ещё и в том, что военная катастрофа отступила, она не грозит больше, как в прошлом году. Даже: Россия сейчас сильнее, чем была при начале войны. Но так – говорить нельзя, не это должно звучать в думских речах, иначе вся политика Блока развалится.
Ефремов: Положение очень тревожно. Замечается упадок энергии в обществе. Наше положение трагично, потому что наш долг произвести переворот, чтобы добиться победы в войне. Но производить переворот во время войны – предательство, при любви к отечеству – невозможно. Я не говорю: братцы, свергайте правительство! Будем строить речи так, чтобы призыв к революции не вытекал. Наметить пределы, за которые не выходить.
Стемпковский: Без резкого поворота мы всё равно проиграли дело. Будем менее агрессивны, излишне спокойны, – страна опередит нас. Вдали от столиц говорят: измена, царица чуть не с Вильгельмом в дружбе. Если не сделаем решительного шага и дадим распустить Думу – будем сами виноваты. Для меня несомненно: ещё несколько месяцев этого режима – и Россия погибнет.
Капнист: В случае роспуска Думы волна захлестнёт нас. Надо идти путём Павла Николаевича – булавочные уколы. Только в случае сепаратного мира можно идти революционным путём.
Шингарёв: Не верю, что сепаратный мир вызовет революцию. Масса усталых людей скажет: дайте выспаться, вымыться и поесть. Конечно, удар по национальному самолюбию не пройдёт безследно. Но если есть злая воля, которая готовит сепаратный мир, – надо по ней и ударить. Надо назвать это действие изменой – и Государственная Дума создаст себе недосягаемую позицию! Это вызовет удовлетворение и в армии, где об этом говорят на каждом шагу. Мы попадём в самое больное место.
В.Львов: Высокопатриотический лозунг: спасти страну от правительства!
Да, эта позиция – очень сильная: объявить себя патриотами, а правительство – пораженцами и изменниками. Главная опасность – правительство Штюрмера! В октябре день ото дня Милюков писал и переписывал новые и новые проекты Декларации Блока. Иногда, наслушавшись коллег, – очень резко. Потом – одумывался или его отговаривали, и начинал смягчать. При каждой переписке одни ядовитые колкие выражения обидно терялись, другие приходили.
