Предательское поведение власти… Глубокое падение нравов в руководящих кругах… Привилегированное хищничество… Всеми ненавидимая и презираемая власть… Это всё – не тайна для врагов… Государственная Дума слагает с себя ответственность за национальную растрату крови и мук армии и указывает на истинных виновников…
И день за днём обсуждали проекты (Шульгин тоже представил).
Крупенский: Не надо этих терминов – «измена», «предательство». Трон окружён чёрной шайкой, да, но этого не следует говорить вслух. Слишком суровой критикой понизим дух страны. Не надо выставлять правду, чтоб не уронить подъёма. И не «злая воля», а – полная неспособность. Главное – уничтожить Штюрмера. На него и направить обвинение в измене и неспособности. И не надо раздувать заслуг Англии, как у Милюкова.
Шульгин: Валить на отдельных министров, расписывать, что они злодеи, – мелкий масштаб. Я понимаю, политика требует, чтобы мы говорили только чёрные вещи. Но надо сделать выбор: если виновата система, при чём тут злодеи? И надо говорить правду о Верховной власти – а мы не можем.
Капнист: Цель декларации должна быть – что Русь велика и обильна. А дальше – громить безпорядки.
Родзянко: Помягче, помягче, а то как бы Думу не распустили.
Ефремов: Но ведь и в обществе: нажива, стремленье урвать. А если упрекнём общество, то нападки на правительство умалим, тоже нельзя.
Шингарёв: Правительство всё понимает и сознаёт. Им на Россию наплевать, а только бы удержаться. Деятельность правительства по результатам равносильна преступлению. Если Дума не будет резка, страна скажет: ну, и последняя надежда пропала. Сгустить краски гуще того, что в жизни, – невозможно. Вот-вот не будет хлеба в городах, рабочие вырвутся на улицу. Страна уже порывается к самосуду. Ждать, пока улица заговорит? Или публично объявить: измена!!
Кое-как соединили текст, утвердили. Отпечатали шесть экземпляров и раздали по одному на фракцию – утвердить их там. И вдруг – предательство! утечка! Напуганный старец Крупенский (центр) показал Протопопову, а тот Штюрмеру, – и из правительства передали: распустят Думу! За такую декларацию – сейчас и разгонят!!
Такой провал! – за три дня до сессии! когда и менять уже поздно! Да – и опасность какова!
30 октября, несмотря на воскресенье, собрали чрезвычайное совещание – думского бюро (разумеется, исключив предателя) и ведущих из Государственного Совета.
Шидловский: Наиболее сильное впечатление – от слова «измена». Произнесенное с кафедры будет иметь характер удостоверения для народа. И поведёт к торжеству в Германии. Угрозе – не уступать, но об измене – второстепенное место. Снизу требуют «кричи», а иногда нужно и промолчать. Мы ведь не делаем революцию, а предупреждаем её.
М.Стахович: Конечно, это повредит правительству, но это поможет стране. Не говорить прямо «измена», но: такая система управления приводит к толкам об измене. Если же из-за угрозы совсем исключить «измену», члены Думы будут грызть себе руки, что пропустили момент сказать. Не спасовать бы нам на компромиссе. А Думу не распустят.
Милюков: Ничего невозможного в роспуске нет.
Да, вляпались с этой «изменой», – и оставить нельзя, и убрать нельзя. Разумнее было бы отказаться, но общественность раскалена и скажет, что Дума испугалась, покрыла измену.
Б. Голицын: Будет роспуск – не считаться с ним! И – не разъезжаться по домам! Иначе наступят репрессии и страна погрузится во тьму. Но лучше – до роспуска не доводить. Изложить осторожнее: либо круглые идиоты, либо изменники, выбирайте сами.
Эта мысль Милюкову западёт, неплохо.
Шингарёв: Об угрозе правительства слух распространится, и если декларация не будет прочитана, скажут: Дума сдрейфила. Хотя бы ценой роспуска, но сохранить моральное значение народного представительства!
Пятится
Стемпковский: Конечно, угроза не должна влиять, Дума должна быть безукоризненна. Но видеть и другое: мы торопимся. А вдруг за нашим актом не последует ничего бурного, а – петроградская погода,
серо-чёрная неподвижная пасмурная слякоть?
Вдруг общественность перенесёт все издевательства, и война кончится благополучно? И скажут: «а мы победили и без Думы»? Не отложить ли нам резкое осуждение, пока не станет ясно, что уже всё проиграно?
Пятится и
Шульгин: Дума, которая может считаться с угрозой, – вообще не нужна! Но если бы можно было добиться не роспуска, а перерыва, – было бы важно!
(Многие члены Думы оценят эту разницу: при перерыве – платят депутатское жалованье и в армию не берут, при роспуске – кой-кому придётся зашагать и простым солдатом.)
Если место с «изменой» – ненужная опасность, можно и уступить.
(Они не представляют, что корона напугается ещё больше.)
Вл. Гурко: Пускать мысль об измене – и есть увеличение смуты в стране. Масса схватывает общий тон, впечатление получится: во главе России предатели, а потому будем их гнать. А измены правительства как таковой – нет, это представление ложное. Но можно усилить: правительство столь глупо, что приводит к ложным слухам об измене.
(Так, так, усваивает Милюков.)
Опять разошлись – советоваться со своими фракциями. 31 октября, уже в самый канун думского открытия, сошлись опять, вот безпокойство, вот подкатило.
Шульгин: Бороться надо, правительство – дрянь. Но так как мы не собираемся идти на баррикады, то не можем подзуживать и других. Исходная программа Блока была, на чём мы сошлись, – поддерживать власть, а не свергать её. Дума должна быть клапаном, выпускающим пары, а не создающим их. Поэтому: абзац об измене должен быть удалён.
Стемпковский: Мы не желаем никого звать на баррикады и сами не пойдём. Нельзя говорить так, чтоб ещё более возбуждать толпу. Отделить правительство от Верховной власти и последнюю – не обвинять.
Капнист: Но как же теперь – разрушить думское большинство? Не выступить с декларацией – показать признаки разложения. И переделывать уже поздно.
Шидловский: А без Блока что? Подпольная работа? Грош ей цена. Да нет ничего коренного, разъединяющего нас. Просто непривычка к коалиционной работе.
Милюков: Трещина в Блоке была и с самого начала, но теперь она меньше.
Ефремов: Трещина – коренная. Декларация – слишком слаба и мягка. Измена, если она будет доказана, – уголовное преступление. Настаивать на учреждении следственной комиссии! Только суд и кара могут успокоить народную совесть, предотвратить народную месть!
(после перерыва): Фракция прогрессистов выходит из Блока.
Так, от самого создания не совершив решительного шага, – перед первым решительным шагом треснул Прогрессивный блок.
* * *
Вместо Штюрмеров – Милюковы? Замена одних убийц другими? Долой чёрно-жёлтое знамя прогрессивного блока! Долой смрадный маразм ублюдочной конституции! Будем ковать подлинный молот революции!
РСДРП63
Навыки подпольщика. – Шляпников по Питеру. – Зарвался с забастовкой? – Пошатнулись заветы конспирации. – Твоя выдержка – твоя свобода. – Как решился на эту забастовку. – Интеллигентский отлив от партии. – «Внефракционные». – И рабочий отлив. – Интеллигентный пролетарий. – Сашенька Коллонтай. – Шляпников – «центровой партработник». – Его решения и действия в июле 1914. – С Сашенькой: пролетариату нужен мир. – Поправка Ленина: нужна гражданская война! – 120 тысяч рабочих на твоих плечах. – Змей подозрения между рабочими. – Встреча с Лутовиновым. – Разрыв понимания между эмиграцией и подпольем. – Как пробирался Шляпников через границу. – Скудость в деньгах. – Из заграничных скитаний. – Токарь высшего разряда. – Еврейские материалы. – А забастовка висит! – Из кого БЦК. – Склока с ПК. – Как в 1914 выдавал себя за француза. – Как обманул Соколов с матросами. – Локаут и воинский призыв молодых. – Ах, погорячился! – Рабочая гордость. – С Каюровым в чайной. – Удастся ли всеобщая? – Сормовичи и Горький. – Спор об ориентации: англичанин или немец? – Аппетиты германского генштаба к социалистам. – Кескула. – Не помогайте нам через Вильгельма! – Бухарин и Пятаков по следам Кескулы. – Безпомощность бухаринской группы. – Её разногласия с Лениным. – Как эмигрантские склоки тяготеют на Шляпникове. – Коромысло. – У сестры Мани. – Матвей Рысс. – Его листовки. – Шляпников видит себя. – Любовь с Сашенькой. – Сон Шляпникова. – Диалог с Лениным. – На пробудке. – Сдалось начальство!Кому что прирождено. Тебе – глаза на затылке, уши на шапке, чутьё – не по запаху, даже не по пригляду, по неизвестно чему, спиной одной: шпик! Идёшь, будто и не оглядываешься, а всегда знаешь, уверен – следят за тобой или не следят. Вон тот отерхáн облезлый на мосту – просто в воду плюёт или отмечает проходящих. На трамвайной остановке – все ли своего номера ждут или кто-то уже переждал больше.
