Однако это была первая возможность для них провести консультации после прибытия в Мюнхен. А вот у диктаторов имелось достаточно времени для того, чтобы выработать общую стратегию! И это многое объясняет… Но вот переводчики закончили работу, и обсуждение возобновилось. «Реальные трудности возникли лишь из-за двух пунктов шестой статьи документа, – написал Франсуа-Понсэ. – Французы хотели, чтобы заключительное определение границ выполнила международная комиссия, составленная из представителей Германии, Великобритании, Франции, Италии и Чехословакии, и чтобы она также имела право рекомендовать Германии, Великобритании, Франции и Италии, “в некоторых исключительных случаях, незначительные изменения в строго этнографических определениях зон, которые должны быть переданы без плебисцита”. Тут стороны долгое время не могли договориться: Гитлер возражал против этого, но после долгих препирательств все-таки согласился. В Приложении к Соглашению было сказано, что правительства Великобритании и Франции “поддерживают предложение, содержащееся в Параграфе 6 англо-французских предложений от 19 сентября, касающееся международной гарантии новых границ Чехословацкого государства против неспровоцированной агрессии”. Италия и Германия пообещали дать гарантии Чехословакии, когда она уладит вопрос польских и венгерских меньшинств».
Хотя французы и британцы продолжали отстаивать второстепенные моменты, они уже уступили в главном. Герман Геринг, молчаливый свидетель, понял это раньше других. «По сути, – написал он позже, – все уже было решено: и Чемберлен, и Даладье не имели ни малейшего намерения жертвовать чем-либо ради спасения Чехословакии. Это было ясно как день. В основном судьба Чехословакии решилась в течение трех часов. После чего еще четыре часа ушли на обсуждение понятия “гарантия”. Чемберлен постоянно что-то говорил. Даладье явно не испытывал интереса к спорам. Он просто сидел, […] кивая время от времени в знак согласия и не высказывая никаких замечаний. Я был удивлен, увидев, с какой легкостью Гитлер добился всего, чего хотел. Ведь они знали, что в Судетской области находятся военные заводы “Шкода”, после захвата которых Чехословакия окажется в нашей власти. Когда он предложил сдать нам часть вооружений, находившихся за пределами Судет, я думал, что последует взрыв возмущения, но никто даже не пикнул! Мы получили все, чего желали, и без всяких споров. Никто не настаивал даже на формальной консультации с чехами! Абсолютно ни на чем. В конце конференции французский делегат сказал: “Что ж, теперь я должен объявить приговор осужденному”. Вот и все».
Действительно, это было все, и судьба Чехословакии окончательно решилась около 2 часов ночи 19 сентября 1938 года, когда были парафированы «мюнхенские соглашения»… Они предусматривали освобождение в четыре этапа территорий «с преобладанием немецкого населения». Эвакуация чехов должна была начаться 1 октября и закончиться 10 октября. Весь процесс должен был контролироваться международной комиссией, которая была вправе определять, в каких районах следует провести плебисцит. Как и все свидетели решающей встречи, Герман Геринг почувствовал огромное облегчение: только что был спасен мир. Но он также был удивлен тем, с какой легкостью французы и британцы пожертвовали одним из самых преданных своих союзников. И как все его соотечественники, он пришел к выводу об исключительности фюрера: разве не стала проявлением гениальности столь важная победа, одержанная без единого выстрела?
Х
На краю пропасти
После окончания Мюнхенской конференции фюрер выглядел триумфатором по всем статьям: то, на что он притязал, вот-вот должно было отойти к рейху. Международная комиссия, вскоре ставшая временной ширмой, не провела ни одного плебисцита. Два с половиной миллиона судетских немцев влились в состав Германии, чехи не имели сил сопротивляться, французы и британцы были унижены. А Чемберлен вернулся в Лондон, потрясая «англо-германской декларацией», в которой заявлялось, что народы двух стран намерены никогда более не воевать друг с другом и консультироваться по вопросам, имеющим жизненное значение для Великобритании и Германии. Ко всему этому следует добавить, что исход конференции необычайно повысил авторитет фюрера у вооруженных сил и немецкого народа…[243]
Каким бы странным это ни казалось, но владыка Германии вовсе не испытывал удовлетворения. Потому что этот извращенный ум видел реальность совсем в другом ракурсе. В этом деле ему не нравилось все – и явная апатия немецкого населения во время большого парада войск 27 сентября, и отсутствие энтузиазма у военного руководства перед лицом потенциального вооруженного конфликта, и посредничество Италии, и обязательство изменить предъявленный чехам ультиматум, и теплый прием, оказанный Даладье и Чемберлену толпами мюнхенцев, и необходимость вести переговоры и идти на уступки, и приостановка мобилизации, и отказ от вооруженного вторжения, и задержки с занятием Судетской области, и слишком заметное хорошее настроение Муссолини, явно отнявшего у него главную роль[244], и, наконец, чрезмерная радость населения Мюнхена после сообщения о подписании двустороннего договора утром 30 сентября… Все очевидцы обратили внимание на хмурое выражение лица фюрера при этом, в том числе Пауль Шмидт. Переводчик отмечал, что Гитлер был «бледен и угрюм», когда слушал замечания Чемберлена насчет англо-германских отношений. «Я не разделял впечатление Чемберлена, […] что Гитлер с удовольствием согласился подписать декларацию, – вспоминал он. – Напротив, мне показалось, что он с некоторой неохотой согласился с вышеизложенным».
На самом деле это не было выражением его презрения к пацифизму и доверчивости Невилла Чемберлена. Гитлер прежде всего считал, что этот «британский пастор» украл у него победу и что Германия получила бы намного больше с помощью оружия. Тем более что весь земной шар немедленно провозгласил спасителями мира именно Чемберлена и Даладье, а не Гитлера и Муссолини. А несколько недель спустя оппозиция во Франции и в Великобритании, оценив масштаб сделанных в Мюнхене уступок, публично назвала Гитлера коварным диктатором, сумевшим навязать свою волю Даладье и Чемберлену. Гитлер весьма чувствительно реагировал на критику в иностранной прессе, материалы которой для него переводились ежедневно: он внимательно ее изучал. «В то время, – вспоминал Пауль Шмидт, – я много слышал в рейхсканцелярии о возмущении Гитлера суровой критикой, которой подвергся Мюнхенский договор в Англии и во Франции».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
