Наши разведчики-наблюдатели иногда целыми неделями следили за действиями немецких солдат, прежде чем складывался план захвата «языка».
В эти напряженные дни взаимного выслеживания начальник разведки дивизии капитан Владимир Бакай доложил мне, что представляется возможность привести пленного.
— Ну-ка, расскажите, где вы сможете его поймать?
Смуглый, черноглазый Бакай улыбнулся:
— Немец будет, что называется, научный! Наши разведчики уже более недели изучают действия фрицев и установили в этих действиях определенный распорядок. Каждый день в одно и то же время трое немцев развозят на подводе горячую пищу. Часть дороги, по которой они следуют, проходит по оврагу, вблизи населенного пункта Плаховка… Я подготовил группу разведчиков в составе девяти человек. Возглавит ее мой помощник старший лейтенант Василий Некипелов… Все десять разведчиков парни бывалые: трое — коммунисты, остальные — комсомольцы.
План капитана Бакая показался мне соблазнительным, но все же я спросил:
— Вы уверены, что предусмотрели каждую мелочь?
Он ответил без тени сомнения:
— Так точно. Завтра будет «язык».
— Ну, если вы так уверены, действуйте. Желаю удачи!
Для контроля я приказал Борисову, чтобы он лично проверил, как подготовлены и экипированы люди к предстоящему рейду в тыл врага.
Поздно ночью мне доложили, что возглавляемая старшим лейтенантом Некипеловым разведка отправилась на выполнение задания.
Долго не спали мы с Борисовым в эту ночь. Если бы рейд разведчиков увенчался успехом! Шутка ли, за три недели, потеряв пятнадцать наших лучших разведчиков, мы не взяли ни одного живого фрица! Правда, противнику тоже подобная операция не удавалась, хотя он много раз пытался подкрасться и захватить одного-двух наших солдат. Огонь автоматов быстро сбивал пыл с вражеских лазутчиков, да и сами они редко уползали восвояси живыми.
Утром капитан Бакай доложил мне по телефону, что пленного привели, однако толку от него мало: немец ничего не говорит.
— Вы шутите, капитан, и шутите неуместно…
Голос его дрогнул:
— Товарищ полковник… просто не повезло. В группе Некипелова было условлено, что, как только фрицы станут спускаться на своей лошаденке в овраг, один из разведчиков метнет гранату с таким расчетом, чтобы она взорвалась метрах в пяти-шести перед лошадью. Лошадь, конечно, шарахнулась бы в сторону и вытряхнула пассажиров из саней. Тут вся группа должна была наброситься на фашистов и захватить их живьем. Однако сложилось все по-другому. Когда разведчик, привстав на левую руку, бросил гранату, рукав маскировочного халата опустился ниже ладони его руки. Граната осталась в рукаве халата и взорвалась. Разведчик был смертельно ранен… Тогда Некипелов дал автоматную очередь по фашистам — двух смертельно ранил, а третьего легко. Этот третий фашист сильно сопротивлялся и кричал. Разведчики заткнули ему рот варежкой и, наверное, повредили голосовые связки.
Я положил трубку. Все же как не везло! Впрочем, возможно, что пленный утратил дар речи от испуга? Такое с гитлеровцами не раз случалось, особенно если они были виновны в расправах над мирными жителями и страшились возмездия. Так или иначе, но и этого «мычащего фрица» нужно было немедленно отправить в штаб армии.
Вскоре вместо Чернышева комиссаром нашей дивизии был назначен полковой комиссар Сергей Николаевич Зубков. Участник боев на озере Хасан, где за отвагу он был награжден орденом Красного Знамени, Зубков понравился мне с первого взгляда. Оказалось, что он имел большой опыт работы в войсках, отлично знал военную педагогику и умел проводить ее в жизнь не только среди бойцов, но и среди офицеров, благодаря чему быстро завоевывал авторитет.
Как человек он показался мне простым, отзывчивым и открытым, и вскоре я убедился, что комиссар действительно был таким. Не теряя лишнего часа, он энергично включился в работу: приступил к изучению офицерских кадров; детально ознакомился с историей боевых действий каждого нашего полка; беседовал с младшими офицерами и бойцами; старался побывать на всех собраниях, узнать, о чем говорят люди, чем живут, чтобы улучшить боевую деятельность дивизии.
Тщательно занимался он бытовыми нуждами воинов, интересовался их перепиской с родными и знакомыми, глубоко вникал в существо военной подготовки личного состава подразделений и частей и организацию системы обороны.
В те дни к нам прибыл коллектив артистов Центрального Дома культуры железнодорожников под руководством композитора Дмитрия Яковлевича Покрасса.
Не знаю, о чем увлеченно и долго говорил с композитором наш комиссар, но когда в героической балладе прозвучали имена наших славных разведчиков Обухова, Кокушкина, Некипелова, — радостное удивление воинов было столь велико, что своды здания, в котором проходил концерт, казалось, вот-вот обрушатся от гула и грома оваций.
Великое дело — песня! Раздольная, полная силы и удали — русская; задумчивая или насмешливая и озорная — украинская; нежная и призывная — белорусская; то печальная, то лихая — грузинская… Словно живительная волна смывает она, песня, груз усталости с сердца солдата, и, смотришь, как будто моложе выглядит солдат, во взгляде его светится гордое сознание того, что и его дела достойны песни и памяти народа.
В середине марта из штаба 40-й армии был получен приказ: распоряжением командующего Юго-Западным фронтом дивизия переходила в подчинение командующему 38-й армией. Станция погрузки — Мармыжи; станция выгрузки — Великий Бурлук. Нас перебрасывали на харьковское направление.
По железной дороге. Снова бои. Высота 183,3. Бессмертный политрук Серых. Они идут в бой коммунистами. Четыре добровольца. Поход за провизией. Боевая подготовка.
Давно уже пользовались мы железнодорожным транспортом, чаще тряслись по ухабистым дорогам на машинах, повозках или шагали пешком. Случалось, приходилось и ползти.
А теперь — вагоны. Самые настоящие железнодорожные вагоны! И что за прелесть — теплушка! Чисто, уютно, светло. Есть койки, и можно прилечь. В железной печурке розово светится жар. Его не погасит дождь и не задует ветер. Просто невероятно, что нет сквозняков. Так, пожалуй, избалуешься за дорогу.
А дорога у нас, по времени, дальняя. Восемь-девять суток в пути. Возможно, и все двенадцать. Это при условии, что все будет обстоять благополучно.
Признаться, я мало верил в благополучный путь. Для переброски дивизии требовалось пятнадцать эшелонов. Было более чем сомнительно, чтобы авиация противника не заметила эти пятнадцать поездов. Однако нам ли опасаться авиации противника? Это не первое бомбовое крещение. Теперь мы близко познакомились и с «юнкерсами» и с «фокке-вульфами». Опыт многому учит, а военный опыт — особенно. У нас давно уже исчезла робость и перед одиночными, и перед массированными налетами врага. Мы научились отбиваться, и немецкие летчики хорошо знали, какая это неприятная штука — групповой огонь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
