Всё складывалось по плану: Боб, наконец, получал желанную женщину, Стефани получала неминуемое наслаждение и приятные надежды, а Джим – ещё разок молодое, красивое и ароматное тело.
Стефани нетерпеливо согласилась на встречу, и вот Джим с Бобом уже стояли у дверей её квартиры.
Джим увидел, как вспыхнули похотью глаза Стефани, когда она взглянула на Боба. Ничего подобного Джим у неё в глазах не заметил, когда она открыла дверь ему одному.
Не говоря ни слова, Боб и Стефани бросились друг на друга, срывая друг с друга одежду, как это показывают в кинофильмах. Но, в отличие от кинофильмов, Джим проследил, как член Боба легко проскользнул в широко раскрытые губы и устремился уткнуться головкой в матку.
Джим разделся в стороне и заходил к Стефани только сзади, чтобы своим видом не испортить её похоть, обращённую зрением на Боба.
Стефани оседлала Боба и стонала не так как с Джимом, вежливо и спокойно, а громко, увлечённо и разнообразно, в зависимости от того, как быстро, глубоко или под каким углом она насаживалась на распирающее её мужское величие.
Джим расположился за спиной Стефани и, разводя в стороны ягодицы, любовался снующим мокрым хуем и обсасывающими его губами. Джим смазал ей анус, а себе – хуй лубрикантом, и, когда уже стало ясно, что Стефани близится к своему знаменитому потрясающему оргазму, Джим, ловя ритм её движений, как умелый наездник, вскакивающий на бегущую лошадь, ввёл свой скользкий в её скользкую и через минуту излился ей в глубину.
Стефани продолжала сидеть, на Бобе, целуя его в шею, осчастливленная, а Джим стал собираться уходить. Он быстро оделся, подошёл к совокупившимся, поцеловал Стефани в потный висок, поблагодарил её за гостеприимство и вышел, щёлкнув замком двери.
Когда Джим сел в машину и выехал на хайвей, его осенила великая идея, как соблазнить Стефани на третье любовное свидание.
Три интервью
Наука и техника виртуального секса[62]
Лариса Володимерова (Амстердам)
Лариса Володимерова: Михаил, то, к чему мы приступаем, по сути – виртуальный половой акт и эксгибиционизм. Вашу прозу читаю я выборочно, отдавая должное уму и блестящей стилистике, – но и простой разговор с Вами у нормального человека, опросам следуя, вызывает оргазм. Сетевая и бумажная толпы стекаются к созданному Вами Храму гениталий: харизма литгероя и автора не обаятельна – но сокрушительно властна (взгляните хотя бы в Русский Журнал). Лицо музыканта искажено смертной мукой, выводящей его в запределье (гармония, с инструментом на пару). О лице женщины с вибратором Вы, думаю, скажете ниже; сексуальная энергия перетекает в творческую, и обратно. Художник насилует зрителя, будь то рассказ о концлагере, стих о тиране и неразделенной его ненависти к рабу, или секскартинка (Вы объединяете порно с эротикой). Художник властвует над умами и душами смертных. Значит, учили нас, он обязан быть гражданином высокоморальным. Что есть нравственность от Михаила? (Заодно отсылаю всех любознательных к главе «Моральство» в Вашем эссе об оральном искусстве Эйнштейна, (см. эссе Эйнштейн как сбаръ, и я как Эйнштейн в книге Что может быть лучше?)
Михаил Армалинский: Для Вас, Лариса, быть может, наш разговор и впрямь есть половой акт, да ещё виртуальный. А для меня виртуальность несовместима с актом, и тем более половым. У нас происходит всего-навсего патологически невинный разговор, ибо он отягчён полной половой бесперспективностью из-за нашей разделённости океаном. Недаром считается, что женщин соблазняют словами (или деньгами, потому что женщины воспринимают слова как обещание денег). Мужчин же баснями не кормят – им подавай плоть или хотя бы зрелище плоти. Между прочим, я это «хотя бы» тоже басней считаю. Причём безо всякой морали. Но о морали – ни слова. Когда я слышу слово «мораль» – я хватаюсь за… нет, не за пистолет, а за то, что часто ассоциируют с пистолетом. (Не хочу подстрекать редактора сего издания[63] на печатание слов, которые он благонамеренно ссылает в сибирь фольклора).
Что же до слова «нравственность», то оно заставляет меня хватать уже женщину за… Но, как мы установили, Вы за океаном. Так что спросите меня что-нибудь поконкретнее, без «пьедестальных» слов. А то я где-то писал, что ставлю женщину на пьедестал для того, чтобы было легче заглянуть ей под платье. Храм же Гениталий закрыт уже года полтора. Я его основал по идейно-сексуальным соображениям, но для существования его нужны были ещё и денежные, ох, какие большие соображения, которых у меня не нашлось. Я обратился за финансовой помощью, но, вместо того, чтобы на него деньги пожертвовать, все миллиарды на Храм Христа Спасителя грохнули. А ведь от Храма Гениталий уж всяко людям больше наслаждения было бы. В нём иконы поистине животворными были – при взгляде на них гениталии сразу оживали. Да и, как говорил Бендер, Храм Гениталий это вам «не церковь – здесь не обманут»[64].
Потом я Храм на eBay поставил за миллион долларов. Тысячи людей на него смотрели-любовались, в журналах да газетах (adult[65]) сообщали о диковинке. Но никто не раскошелился. Им лишь безыдейную порнографию подавай. А моя гранитная идеологическая база их пужает. Но ничего, я ещё приеду к ним на ослике в Нью-Йорк со своими проповедями.
ЛВ: Не сомневаюсь. Но не делайте этого по весне, когда проявляется у паломников «иерусалимский синдром», и Ваши собратья ежегодно въезжают на ослице в реале в Иерусалим (о Нью-Йорке не знаю).
Лучше Вашего литгероя разбираться в сексе почти невозможно (и не откажете же Вы даме на глазах у читателя! «Тебя, красавица, хоть голосом касаться»[66]). Вы – суровый знаток эрогенных зон смежных искусств. Как трактуете Вы физиологию творчества? Согласны ли с тем, что гормональный фон диктует нам разные жанры? Пассивные гомики – и балет. Бисексуальность – и поэзия (мужчина-поэт, как правило, в педерастии пассивен, а женщина – лесбиянка ведущая: куда ж без гармонии, без двух составляющих текста? Наблюдается то же в исполительском мастерстве, параллелей хватает). Роман – прерогатива мужчины (в крупной прозе пока что нет дам), гиперактивного в сексе. Как влияют гормоны на гармонию автора и, с вытекающими последствиями через океан, на читателя?
МА: Я не генетик, не эндокринолог, – откуда мне знать, как гормоны в обнимку с генами влияют, да ещё на жанры искусства? А по-здравомысленному происходит так: что бы женщина ни делала, она будет оставлять на предмете своей деятельности своё женское – облик ли, запах ли? То же и с мужчиной. Он мускулистее, вот и берётся за романы, потому что силы на них большие требуются – объём как-никак.
Но главный принцип такой: женское вбирает в себя, а мужское – заполняет собой. Женское литературное творчество, которое началось лет двести пятьдесят назад (Сафо мы ценим за другое) состояло в основном из впитывания в себя стереотипов, изверженных монопольной мужской литературой. А мужская литература занималась тем, что заполняла женские сердца и мужские мозги, а точнее, морочила головы женщинам и впечатлительным мужчинам.
Последнее время половая грань заметно стирается (или слизывается?), так что куча женщин пишет романы, и получше мужских. Заполнившись мужскими литературными семенами, женщины теперь рожают не только сюсюканье, подыгрывающее мужскому сексуальному невежеству, которое называется «романтикой», но и физиологически и психологически честную прозу. Вот Catherine Millet (читай General Erotic 2004. № 107) написала о своей сексуальной жизни так, что мужчины в женские обмороки попадали. А женщины очнулись и бросились подражать Catherine, позволив себе переливаться через края… Только, пожалуйста, не спрашивайте, «какие» и «чем».
Кстати, Вы, Лариса, сами мощные романы пишете – как Вы это объясните с Вашей уникальной точки зрения «эрогенных зон смежных искусств»?
ЛВ: Спасибо, но как-нибудь после. Я пока, как прилежная армалинка, ловлю каждое Ваше слово, – вернемся к герою. Вот как пишете Вы о французской журналистке Catherine (меня всегда восхищает, Михаил, Ваша стилистика с нежным подтекстом издевки):
После этой анальной активности Catherine испытала гордость собой из-за того, что не ощущала в себе никаких сдерживающих сил, а полностью открылась народу задом как в других случаях – передом. Что она подразумевала под «лёгкой гонореей»? По-видимому то же, что под «лёгкой беременностью». Пропустив через себя столько цистерн спермы, Catherine должна была бы возвращаться к этой и другим болезням не раз. Однако то, что она по сей день жива и здравствует, говорит лишь о том, что плата за наслаждения была минимальной[67].
Почему при таком владении словом Вы избрали главной темой «партнёров со злющей спермой» (цитата оттуда же) и их быстротечных подруг, а не обратились к форме романа о лишнем нелюбвеобильном герое?
