Путь к аннексии стран нашей Америки жестоким, агрессивным и презирающим нас Севером… следует преградить во что бы то ни стало, и мы, кубинцы, загораживаем его своей грудью…
Эта война началась вовремя; даже если все враждебные силы открыто выступят против нас, все равно еще не поздно помешать аннексии Кубы Соединенными Штатами.
В сельской местности мы, вне всякого сомнения, хозяева положения. У ворот городов мы или одерживаем победу, или наша армия вступает в город торжественным маршем под ликующие возгласы народа, охваченного энтузиазмом, граничащим с благоговением. Мы следуем к центру острова. Там я сложу перед революцией, которой помог разгореться, полномочия, данные мне эмиграцией и признанные в стране, ныне эти полномочия должны быть возобновлены собранием делегатов кубинского народа, то есть вооруженных революционеров. Революция требует широкого и полного республиканского представительства.
Вы знаете меня. Я буду защищать только то, что гарантирует победу революции и служит ей. Я сумею стать рядовым и не почувствую от этого никакой обиды, ибо буду знать, что идея моя жива…»
На рассвете сквозь шелест листьев донесся дробный перестук копыт. Из-за рыжего прибрежного бугра с факелами в руках вылетели всадники в пальмовых сомбреро. Марти отложил письмо и встал навстречу генералу Масо, лихо осадившему породистого жеребца.
А в это время, словно гигантская мохнатая гусеница, к Дос-Риос подползала ощетинившаяся штыками колонна испанских войск полковника Хименеса де Сандоваля. Полковник поднял колонну с бивака еще затемно, и в ту минуту, когда Марти обнимал Масо под приветственные крики четырехсот мамби, испанцев отделял от Дос-Риоса всего двухчасовой марш-бросок.
После завтрака Гомес выступил с маленькой речью, уступив место Масо. Марти говорил последним, и легкие утренние лучи солнца освещали сотни взметнувшихся рук с мачете.
— Вива президент! Вива Марти!
Он кончил речь, но крики не смолкали. И только когда чуть в стороне сухо треснул пистолетный выстрел, вдруг наступила напряженная, сдавленная и пугающая тишина.
Стрелял Борреро. Он разрядил пистолет в воздух, потому что прискакавший из-за Контрамаэстре гуахиро сообщил о появлении врага. Испанцам удалось снять оставленных Гомесом дозорных и подойти к лагерю вплотную. Через минуту из-за реки донесся звук пушечного выстрела. Гомес прыгнул в седло.
— Борреро, ты со своими людьми обходишь их пушки по оврагу справа! Масо, ты остаешься в центре, вместе с Марти! Остальные — за мной!
Испанский авангард был смят и изрублен тяжелыми мачете успевших вскочить на коней повстанцев. Но этот успех не решил боя. Построившиеся в несколько каре испанские пехотинцы посылали залп за залпом вслед рассыпавшимся по долине всадникам. Белый дым стелился над Дос-Риосом. Силы были слишком неравны.
Марти не выполнил приказа Гомеса и не остался с Масо. Он вскочил на белого коня, подаренного ему Масео. Молоденький адъютант Анхел де ла Гуардиа бросился следом, заряжая на ходу пистолеты. Лошади понесли их сквозь приовражные заросли кустарника…
Кусты кончились внезапно, и, когда чуть рассеялось облако дыма, они увидели прямо перед собой и за деревьями справа плотные цепи испанских стрелков. В грохоте нового залпа потонули два торопливых пистолетных выстрела, ржание испуганных коней и короткий предсмертный крик.
…Старый Гомес сидел у костра на брошенном на землю седле. Алые блики мерцали на его влажных щеках. Генерал не стыдился слез. Одиннадцать бойцов потеряла революция в бою у Дос-Риоса, и среди них — большелобого человека, которого кубинцы звали Учителем.
— Он так и не кончил письма, — тихо сказал Борреро.
Испанцы похоронили Марти в Сантьяго-де-Куба.
Разыгрывая позорный фарс на могиле человека, всю жизнь боровшегося за свободу Кубы, колонизаторы надеялись облегчить себе «установление мира и порядка» на острове. Но повстанцы продолжали борьбу.
В конце лета в провинции Лас-Вильяс высадились отряды Ролофа, Санчеса и Родригеса. Вместе с соединениями Максимо Гомеса, братьев Масео, Бартоломе Масо и других кубинских военачальников повстанческие силы стали насчитывать уже около восьми тысяч бойцов.
В сентябре 1895 года в городок Химагуайю съехались на Конституционную ассамблею двадцать делегатов вооруженного народа Кубы. Они провозгласили Кубинскую республику и приняли конституцию, в которой подчеркивалось, что мирный договор с Испанией может быть заключен только на основе признания абсолютной независимости Кубы. Ассамблея подтвердила верность выдвинутому Марти лозунгу революции: «Со всеми и для блага всех!» Конституция гласила: «Все кубинцы обязаны служить революции лично и своим состоянием, согласно своим возможностям».
В конце октября войска Максимо Гомеса и Антонио Масео начали с боями продвигаться на запад. Нью-йоркская «Сан» назвала этот поход плохо вооруженных мамби через мощные укрепления и боевые заслоны испанских войск легендарным.
После того как Антонио Масео без боя вошел в расположенный на западе Кубы городок Мантуа, вся территория страны, за исключением самых крупных городов, оказалась под контролем повстанцев. Петр Стрельцов, один из нескольких русских, которые пересекли океан, чтобы вступить добровольцами в республиканские войска, писал впоследствии: «Везде, где только ни показывались отряды инсургентов, рабочие сжигали плантации и присоединялись к ним».
В течение двух лет испанцы делали все, чтобы повернуть ход войны. Число их войск на Кубе превысило 250 тысяч, но мамби продолжали одерживать победы.
И тогда произошло событие, на первый взгляд не имевшее никакого отношения к борьбе Кубы за независимость.
15 февраля 1898 года на рейде Гаваны взорвался американский крейсер «Мэн».
Повод для вмешательства Соединенных Штатов был найден. Американский конгресс объявил войну Испании.
Впоследствии некоторые факты дали основания считать, что гибель «Мэна» была спровоцирована. Так, газетный король Херст телеграфировал своему гаванскому корреспонденту: «Вы даете фото, я даю войну».
Причина вмешательства Соединенных Штатов была ясна. Куба независимая устраивала их еще меньше, чем Куба испанская.
Играя ва-банк, янки уже не собирались выпускать остров из рук. Они не признали правительство Кубинской республики.
Но одновременно с этим американская дипломатия пыталась убедить кубинцев и весь мир в бескорыстии США. Чтобы придать больший вес этим убеждениям, конгресс специально декларировал право Кубы «быть свободной и независимой». И, как это ни странно, Правительственный совет Кубинской республики, забыв предостережения и заветы Марти, решил «принять любую помощь со стороны великой нации, которую отныне мы (то есть кубинцы. — Л. В.) должны рассматривать как нашего друга и союзника».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
