Сама комната ни на что не походила. У нее были какие-то скошенные, искривленные углы, как будто строитель хотел сбить с толку ее владельца. Весь пол покрывали диковинные узоры, некоторые из них самым варварским образом были вырезаны в дощатом полу, образуя подобие круга. Углы комнаты расписаны крайне отталкивающими рисунками. Стол вызывал отвращение своим внешним видом: казалось, его спалил огонь — такого он был грязно-черного цвета. И уж явно служил не только для письменных занятий. На нем высилась кипа книг — видимо, очень старых — в кожаных, как и лежавшая рядом тетрадь, переплетах.
Общество архитектора не позволило мне изучить комнату более тщательно: убедившись в существовании тайника и бегло осмотрев помещение, он увлек меня к выходу.
— Вы, конечно, захотите снести стенку, расширить спальню и прорубить здесь окно? — спросил он. И, не дождавшись ответа, добавил: — Не станете же вы сохранять этот чулан?
— Не знаю, — уклончиво ответил я. — Пока ничего не могу сказать. Надо еще выяснить, когда сделан тайник.
Про себя же подумал: окажись комната такой старой, как я предполагаю, ни за что с ней не расстанусь. Хотелось получше рассмотреть ее, порыться в старых книгах. Да и спешки не было — у архитектора хватало и других дел. О судьбе маленькой каморки наверху можно было еще подумать. На том и порешили.
Я собирался завтра же вновь заглянуть в тайник, но помешали обстоятельства. Во-первых, меня ждала еще одна тревожная ночь, с мучительными, навязчивыми видениями, растолковать которые я не умел, потому что прежде видел сны, только когда болел. Мне грезились мои предки, и чаще всего длиннобородый старец в чудной конусообразной черной шляпе. Этот старец оказался моим прадедом Асафом, в чем я удостоверился на следующее утро, найдя его изображение в череде фамильных портретов, висевших в холле нижнего этажа. В моем сне прадед перемещался как-то странно, будто летал. Он проходил сквозь стены, шел по воздуху, не касаясь земли; его тень мелькала в кронах деревьев. И повсюду его сопровождал громадный черный кот, с той же легкостью, что и хозяин, нарушавший законы пространства и времени. Сны никак не были связаны между собой, и даже внутри каждого из них отсутствовала цельность — просто бесконечная цепь ярких, галлюцинаторных видений, хотя и с непременным присутствием прадеда, кота и фамильного особняка. Эти сны перекликались с картинами, виденными мною прошлой ночью, демонстрируя все те же пространственно-временные фокусы, правда, с меньшей отчетливостью отдельных видений. Так я промаялся всю ночь.
А наутро вдобавок ко всему архитектор сообщил об отсрочке строительных работ. Он долго уклонялся от объяснений, но затем признался на мои настойчивые расспросы, что нанятые им строители сегодня утром в один голос заявили, что отказываются «здесь» работать. Однако мне не стоит беспокоиться: в Бостоне полно польских и итальянских безработных и, если я согласен немного подождать, он заключит с ними договор на выгодных для меня условиях. У меня не было выбора, и я согласился. Впрочем, во многом мое разочарование было напускным: к этому времени я стал сомневаться, стоит ли так уж все переделывать. В конце концов, очарование старых построек таится в стоящих за ними веках, поэтому центральную, наиболее древнюю часть усадьбы нужно лишь отремонтировать, не внося никаких новшеств. Попросив архитектора все же поторопиться, я отправился сделать кое-какие покупки.
В неприязни ко мне местных жителей я уже успел удостовериться. Но если раньше большинство старалось просто не замечать меня, а другие, с кем я успел познакомиться, небрежно кивали, то этим утром все как один отводили глаза в сторону. Даже продавцы отвечали сквозь зубы, всем своим видом показывая, что в дальнейшем мне стоит наведываться за покупками в другую лавку. Поломав голову над тем, что бы это значило, я пришел к выводу, что такое отношение напрямую связано с моими планами по переустройству усадьбы. Могли быть два объяснения. Либо фермеры считали, что усадьба в результате утратит свою прелесть, либо, напротив, боялись, что реставрация продлит ей жизнь, уничтожив все их надежды распахать лакомый кусочек земли.
Но вскоре мои догадки сменились гневом. Почему меня чураются как парии? Разве я заслужил такое обращение? Кипя от негодования, я зашел в контору Ахаба Хопкинса и пылко излил перед ним свои обиды, хотя видел, что тем немало его смущаю.
— Не принимайте все так близко к сердцу, мистер Пибоди, — попытался он успокоить меня. — Согласитесь, эти люди пережили страшный шок. Можно понять их нелюбезность и подозрительность. К тому же крестьяне очень суеверны. Сколько помню себя — а ведь я не молод, — они всегда были такими.
Серьезность, с какой Хопкинс произнес эти слова, охладила мой пыл.
— Вы сказали: шок? Простите, но я ничего не понимаю.
Адвокат посмотрел на меня с таким удивлением, что мне стало не по себе.
— Гм, видите ли, мистер Пибоди, в двух милях от вас живут некие Тейлоры. Глава семейства Джордж мне хорошо знаком. У них десяток детей. Точнее, было десять. Этой ночью одного из младших, двухлетнего малыша, похитили прямо из кроватки и унесли, не оставив никаких следов.
— Мне очень жаль. Но при чем здесь я?
— Конечно ни при чем, мистер Пибоди. Вы здесь человек новый и многого не знаете… Впрочем, раньше или позже вам все равно станет известно… Здесь не любят семейство Пибоди. Более того — ненавидят.
Я не смог скрыть своего изумления.
— Но почему?
— Сами знаете, люди склонны верить самым невероятным слухам и сплетням, — ответил Хопкинс. — Вы достаточно пожили на свете, мистер Пибоди, и понимаете, что мир не изменишь. А уж деревенских тем паче. Еще ребенком я слышал о вашем прадеде всякие россказни. Дело в том, что после его вступления в наследство здесь произошло несколько жутких случаев с похищениями малолетних детей. И вот теперь они видят связь между приездом нового владельца и возобновлением, как они полагают, страшного ритуала.
— Какой ужас! — воскликнул я.
— Согласен с вами, — проговорил Хопкинс с преувеличенной любезностью. — Но что поделать! Кроме того, уже апрель. Вальпургиева ночь на носу.
Его явно смущал мой убитый вид.
— Послушайте, мистер Пибоди, — спросил он с наигранной шутливостью, — неужели вам неизвестно, что ваш дед слыл здесь колдуном?
Я вышел от адвоката в смятении. Несмотря на пережитое потрясение и обиду, несмотря на все мое возмущение грубостью фермеров, которые демонстрировали мне неприязнь, смешанную с неподдельным ужасом, меня все же больше беспокоила возможная связь моих ночных видений с этими страшными событиями. В снах прадед являлся мне в странном виде — Хопкинс же дал вполне определенную характеристику этому моему предку. Оказывается, местный люд почитал его за колдуна или чародея — словом, мужской вариант ведьмы. Выйдя от Хопкинса, я уже не пытался проявлять любезность к встречным, которые по-прежнему отворачивались при моем приближении, а просто сел в машину и поехал домой. Но там мое терпение подверглось новому испытанию: кто-то из безграмотных и озлобленных соседей прибил к парадной двери вырванный из тетради листок, на котором нацарапал карандашом: «Праваливай пака цел, нито пажалеиш!»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
