Но Кэмпелман, например, полагал, что Киссинджер мог бы и не стать «дохлым номером». Киссинджер был основным докладчиком на церемонии в Государственном департаменте в 2005 году, когда Американская дипломатическая академия вручала Кэмпелману награду. Он хвалил Кэмпелмана как человека, который нашел точный баланс между реализмом и идеализмом в своей дипломатической карьере. Когда Киссинджер затронул вопрос о ядерном оружии, Кэмпелман был поражен его комментариями. Киссинджер тогда сказал: «Когда я возглавлял Госдепартамент, меня больше всего волновала одна проблема – это была дилемма: как человек, с которого будут спрашивать относительно необходимости применения ядерного оружия, я пришел к выводу, что никто не имеет морального права убивать так много людей.
Но как практический работник на внешнеполитическом фронте я также чувствовал, что у нас нет морального права подвергать мир потенциальному уничтожению. Сейчас в условиях биполярного мира вы можете находить выбор в этой дилемме, но, учитывая распространение ядерного оружия, это представляется невыполнимой задачей; отсюда нераспространение является во многих отношениях ключевым вопросом нашего времени».[542]
Для Кэмпелмана это означало, что Киссинджер одобряет уничтожение ядерного оружия. «Он выступил в защиту нулевого варианта, – вспоминал Кэмпелман. – Я быстро дал знать Шульцу, потому что Джордж был глубоко в это вовлечен».[543]
Текст выступления Киссинджера не подтверждает интерпретацию Кэмпелмана. Говорить о том, что нераспространение является ключевым вопросом нашего времени, это не одно и то же, что призывать к уничтожению ядерного оружия. Но Кэмпелман был прав, предположив, что Киссинджер мог бы рассмотреть предложение. Изначальная реакция Киссинджера на памятную записку Шульца, которая прозвучала через семь месяцев в «Богемской роще», усилила это впечатление.
Для Киссинджера утрата контроля над ядерным оружием и материалами по мере распространения технологии была одним сплошным расстройством. Как он позже говорил, «во время холодной войны даже благополучные промышленно развитые страны определяли и вырабатывали определенное количество, какую-то форму контроля с целью предупреждения нестандартного применения или случайного использования или утечки в чужие руки ядерного оружия. Но по мере распространения технологии делать это становится все труднее и труднее. И мы уже видели в странах типа Пакистана, который является сравнительно хорошо развитой страной, что вся система распространения становится или возможной, или не запрещенной, что привело к попаданию ядерной технологии в Ливию, Северную Корею и некоторые другие страны-«изгои».[544]
Подбор действующих лиц для Киссинджера тоже играл свою роль. Шульц, Перри, Нанн и Дрелл были тяжеловесами в области национальной безопасности. Что бы они ни сказали хором о ядерном оружии, вероятнее всего, привлекало бы внимание, благодаря их положению и новизне такого явления, когда демократы и республиканцы находят общую почву по важнейшей проблеме в сфере обороны. У Киссинджера к тому же были хорошие личные отношения с каждым из них. Если бы к нему обратилась совсем иная группа людей, он, возможно, не подключился бы так серьезно к этому делу.
Встречи Киссинджера с Шульцем на разных международных мероприятиях и на неформальных площадках в «Богемской роще», судя по всему, смягчили старую враждебность. «Джордж Шульц и я, как вы заметили, близкие друзья, и мы стараемся действовать сообща, – говорил Киссинджер. – Мы пишем совместные статьи, мы читаем материалы друг друга, мы все время разговариваем».[545] Шульц подтверждал, что они часто беседуют. Киссинджер говорил, что его отношения с Нанном «не такие близкие, но довольно тесные». У него было не так много контактов с Перри, однако он о нем хорошо отзывался. «В прошлом я не был в тесных отношениях с Перри, но я чувствую себя с ним стабильно и комфортно, когда мы встречаемся и работаем вместе. Первым, кому я позвонил, когда стал задумываться над этой тематикой, был Сэм Нанн. Но, так или иначе, я полагаю, что мы все на одной и той же волне. С технической точки зрения он гораздо опытнее меня, но у него нет такого интереса к стратегическим вещам, какой есть у меня».
Из всей этой группы людей Киссинджер знал больше всего Дрелла, со времени их первой встречи на званом ужине в Израиле в 1961 году. «Я всегда уважал Дрелла», – говорил Киссинджер.
Пока Шульц и Киссинджер в июле 2006 года совещались в «Богемской роще» под калифорнийскими секвойями, в Стэнфордском университете продолжалось планирование проведения осенью того года конференции по Рейкьявику. Занимавшиеся подготовкой Шульц и Дрелл пригласили разнообразный контингент лиц времен холодной войны, включая Перри, Кэмпелмана, адмирала Уильяма Кроуи, председателя Объединенного комитета начальников штабов с 1985 по 1989 год, Джека Мэтлока, американского посла в Москве с 1987 по 1991 год, Ричарда Перле, заместителя министра обороны (1981–1987 годы) и Джеймса Тимби, опытного переговорщика по вопросам контроля над вооружениями.
Шульц и Дрелл, используя средства Гуверовского фонда, подготовили 10 документов о встрече в верхах в Рейкьявике и ее последствиях, которые были розданы участникам конференции до начала ее созыва. Нанн был приглашен на конференцию, но не смог в ней участвовать из-за заседания совета директоров фонда ИЯУ, которое проходило в то же самое время. У Киссинджера также были накладки с графиком мероприятий.
Участники собрались утром 11 октября в Зале Анненберга, элегантном двухуровневом помещении для конференций, которое руководство Гуверовского института обновило для подобного рода мероприятий. В центре зала стоял большой круглый стол, оборудованный микрофонами, на столе располагался модем для выхода в локальную сеть, вокруг стола 18 или около того кресел для руководителей типа «Аэрон». Второй ярус мест окружал стол на приподнятой платформе, придавая залу внешний вид зала Совета Безопасности ООН. Шульц, Перри и Дрелл сидели за главным столом.
Когда время стало близиться к полудню, к собравшимся обратился Кэмпелман. Его костлявая фигура и слабый голос придавали его высказываниям неожиданную остроту и силу. Шульц позже скажет об этом выступлении как о «самом красноречивом моменте всей конференции».[546]
Кэмпелман назвал свое выступление «Сила Надо».[547] Вспомнив о том, что провозглашенные в Декларации независимости принципы отнюдь не соответствовали таким реалиям того времени, как рабство, дискриминация женщин и имущественный ценз на выборах, он сказал, что присущее Декларации понятие «Надо» в конечном счете превысило все несовершенства новой нации. «Политическое движение понятия «Есть» к понятию «Надо» сделало нашу американскую демократию страной, которой мы дорожим сегодня», – сказал он.
«Сегодня нам нужна инициатива в духе Рейгана, предназначенная для того, чтобы усилить дипломатическую канву с тем, чтобы все нации были убеждены в том, что всеобщее уничтожение ядерного оружия в их национальных интересах. Уничтожение всех ядерных вооружений является «необходимостью», которая должна быть объявлена и со всей энергией осуществлена. Настало время нам сплотиться за этим существенным «Надо» и превратить его в реалистическое «Есть».
Кэмпелман, несмотря на его сомнения преждевременности многоступенчатого процесса, предложил ряд мер, проводимых параллельно с мерами, которые, как он надеялся, будут представлены резолюцией Генеральной Ассамблеи ООН об уничтожении ядерного оружия.
Когда Шульц стоял в очереди в буфете после выступления, он сказал Кэмпелману: «Это было блестящее выступление, и я поддерживаю его».[548] В тот же вечер во время обсуждений экспертов с участием Кэмпелмана и нескольких других участников конференции Шульц похвалил Кэмпелмана за его выступление на утреннем пленарном заседании. Он сказал на заседании секции, что тоже выступает за уничтожение ядерного оружия. Это было впервые после встречи в верхах в Рейкьявике, когда Шульц публично поддержал эту идею.
Перри тоже вышел на ядерное разоружение на этой конференции. «Обычно вы не можете назвать одно какое-либо событие как причину перемены вашего мнения, – сказал он. – Но в данном случае это было единственное событие. Все мои озабоченности накапливались в течение нескольких лет до этого события. Я мог наблюдать нарастание опасностей. И я не видел, чтобы кто-нибудь что-то делал в связи с этим. А я знал, что что-то должно быть сделано. И когда я сидел на конференции, посвященной Рейкьявику, мне стало ясно, что это и есть ускоритель процесса, который нам надо продвигать».[549]
После завершения конференции 12 октября Андреасен приступил к подготовке проекта документа, подводящего итоги дискуссии во время конференции.[550] Прежде всего Шульц и менее всего Нанн рассчитывали на то, что документ будет направлен участникам конференции, а Шульц либо в частном порядке проинформирует президента Буша, либо представит документ на каком-нибудь общественном мероприятии. Андреасен подготовил первый черновой набросок 13 октября. Плана превращать его в обзорную статью коллектива авторов еще не было.
