– Это моя бабушка.
– Слава богу! – говорим мы. – Можно ли ее увидеть?
– Она в больнице.
Оказалось, бабушка здорова, пошла проведать брата, с минуты на минуту ждут ее дома. Гора с плеч. Мы готовы ждать хоть целый день, лишь бы зря не было потрачено время.
Эффенди Капиев с сестрами
Не успели мы об этом подумать, как появилась Хадий. Она вовсе не такая, какой мы ее себе рисовали. Несмотря на свои 55 лет, хорошо сохранилась: среднего роста, плотного сложения, волосы оделись серебром, однако лицо без единой морщинки. Чеченок я почти не видел, Хадий походила на русскую женщину: светлое лицо и голубые глаза.
В ее уютной, хорошо обставленной комнате мы раскрываем тетрадь и с интересом слушаем Хадий. Она помнит Эффенди, называя его на свой лад – Апанди. Он квартировал у нее вместе с учителем лезгином Назаровым.
Мужа, оказывается, звали Алимпашой Акаевым, а не Мурзой. Он был очень горяч, нетерпелив и часто без всякой причины бил Хадий. Временами казалось, что жизнь покидает ее. Проходили боли, заживали раны, и она говорила себе: терпят же соседки такие побои, потерпи и ты! Когда же Хадий узнала, что Алимпаша бесчестен, покинула его, ушла с детьми из дому. Это случилось в 1932 году, через четыре года после отъезда Капиева.
– Я бежала из Аксая, – рассказывала нам Хадий, – в Хасавюрт, где проживала мама. Не помню, сколько времени прошло, когда в сумерках я с детьми постучалась к родным, а боль все не унималась. Нас приняли, обогрели, пожалели, посетовали на жизнь. Затем мы растянулись спать под бурками. Пропадать – так пропадать, лишь бы не мучиться постоянным страхом.
Я встала еще до зари, город еще спал, а меня гвоздем царапала мысль: как дальше жить? И вдруг вспомнила Апанди. Надо стать, как и он, учителем, это самые участливые, справедливые люди, защитники детей, сказала я себе. Сперва я окончила курсы, затем четыре года ходила в педучилище. Исполнилось мое желание. Особенно оберегала девочек. Эти маленькие существа никому обидеть не давала.
Как сложилась личная жизнь Хадий после побега из Аксая? В 1936 году Алимпашу Акаева по какой-то причине изолировали, и более о нем она ничего не слыхала и слышать не хотела. Через год Хадий вышла замуж за Шихаммата Алиева, кумыка из Эрпелей. Удовлетворив наш интерес, Хадий переключает разговор на Капиева:
– Иногда в газетах вижу фотографию Апанди, и каждый раз слезы наворачиваются на глаза. Может, это оттого, что он почему-то оказался мне более близким, чем муж, мать и отец.
Хадий с краеведами средней школы № 5 г. Буйнакска
Женщина вытирает глаза. Ей известно, что поэт скончался в 1944 году на операционном столе. Но она не подозревала, что Капиев написал о ней рассказ.
– Неужели он помнил меня! – восклицает Хадий, и за все время беседы впервые посветлели ее голубые глаза, улыбка заиграла на губах, и от этого, казалось, она еще помолодела. Какой же привлекательной, если не красавицей Хадий могла быть 35 лет назад, когда в их сакле поселился учитель. Он через стенку постоянно слышал плач и стоны молодой женщины. Однажды между учителем и ею состоялся такой диалог:
– Хадий, почему ты молчишь? – спросил Эффенди. – Неужели ты так любишь Мурзу?
Хадий сконфуженно улыбнулась. Видимо, она не совсем доверяла приезжему учителю.
– Нет, нет, – пробовала она защитить мужа, – он же не злой… Побъет, а потом сам раскаивается. Он сгоряча… это ничего…
Видимо, Хадий не понимала цену своей внешности.
В это время из другой комнаты раздался окрик мужа: «Эй, где ты?» Хадий испуганно взглянула на постояльца и вышла вон.
Дни сменяли друг друга, побои повторялись, стоны замирали внутри стен. Но однажды за непришитую пуговицу Мурза устроил в доме настоящий ад. Хадий стала громко плакать и звать на помощь.
– Что случилось? Я умер, что ли? Зачем плачешь, спрашиваю? – кричал Мурза и, стиснув зубы, не разбирая куда, один за другим стал наносить удары. Хадий, спасаясь от взбесившегося мужа, забежала в комнату учителя. За нею туда же ворвался Мурза с суковатым поленом в руке.
– Где думала спрятаться? – ревел он, и снова на молодую женщину посыпались удары.
Эффенди бросился ее защищать, но Мурза отбросил его руку:
– Ты оставь. Я муж… Иди к себе…
Капиев отступил, но когда избиение повторилось с новой силой, он рванул на себя дверь. Крючок соскочил, и перед его глазам предстала такая картина: Хадий вся в крови в изорванном платье, а муж все бьет и бьет.
Учитель выбежал на улицу и что есть силы стал кричать:
– Товарищи, скорей, убили ее! Мурза убил свою жену!
Люди выскочили из своих домов и пошли вслед за Эффенди. Мурза стоял у порога дома с винтовкой в руках.
– Что ты сделал, Мурза? – спросил его председатель сельсовета.
– Какое вам дело?
– Так ты жену убил.
– Хе! Верите этому муалиму? – и, оглянувшись на дверь, Мурза крикнул: – Эй! Говорят, ты умерла. Правда это?
Из сакли послышался не то стон, не то плач, заглушенный шумом ветра.
– Ну-ка, давай зайдем, посмотрим, – предложил кто-то.
– Уходите, говорю, – предупредил грозно Мурза, взводя курок, и народ отступил.
Председатель ускакал в Хасавюрт за милицией, а Эффенди сел у окна и торопливо стал заполнять дневник: «Глухой, затерянный в степи аул, ни партийцев, ни комсомольцев… Я беспомощен. Навязчивый осенний ветер царапает мое окно… Мягкий комок застревает у меня в горле. Мне грустно!»
После года работы Капиев покинул Аксай. И, будучи на Вседагестанском съезде Советов, увидел за трибуной женщину, страстно говорившую о правах, данных горянке советской властью:
– Надо, чтобы законы советской власти, решения партии, заветы Ленина каждая из нас, как серьги, привесила к ушам своим, чтобы каждой забытой и забитой горянке, как обручальное кольцо, надеть на руки ее права, ее победу… Для этого предлагаю…
Эффенди слушал оратора, и у него сжалось сердце, и вспомнилась аксаевская пленница Мурзы.
– Я вспомнил о тебе, Хадий! – воскликнул поэт. – Где ты?
Через 35 лет мы нашли ее. Где проживала Хадий, как выглядела и чем занималась, я уже отметил. Старшая дочь Резеда после окончания ДГУ работала учительницей в Махачкале, сын Нариман тоже после вуза учительствовал. Та худенькая девочка, что открыла нам ворота, нашла навсегда приют в этом доме. У Хадий, кроме них, было 6 внуков и внучек, с которыми она возилась и как бабушка, и как учительница. В этом было ее не только предназначение, но и счастье.
Расскажу о своей маме
Отец Елизаветы Саввичны Савва Моисеевич шесть лет прослужил в Дагестане артиллеристом. Его пушка грозно стояла на темир-ханшуринской скале «Кавалер-Батарея». В 1916 году его демобилизовали вчистую – домой. Среди скромных гостинцев он привез и цветную лубочную картину. Ее повесили на самом видном месте. На ней были изображены площадь, громадная церковь, тополя и металлическая ограда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
