Машину Пустынник оставил на улице, прошел с канистрой во двор и, не обращая внимания на косые взгляды прохожих, намотал на березовую ветку болотный мох, смочил в канистре, струйкой из нее же нарисовал широкий круг, захватывающий не только ведущую к парадной дорожку, но и часть газона, подъездную дорогу и вытоптанную землю за ней. Влажным мхом размашисто написал в центре круга имя Кипары, после чего отошел к помойке и выбросил использованные колдовские инструменты в бак. Оглянулся. Прохожие, покрутив пальцами у виска, уже расходились, влажный след на теплом асфальте быстро подсыхал. Еще несколько минут — и от приготовленного капкана не останется никаких следов.
Еще раз помыв руки под струйкой «брызгалки», колдун открыл пассажирскую дверцу:
— Испанец, иди к парадной и спрячься там в кустарнике. Если Кипара выберется из гейзерной ловушки, убей его. Он будет слаб, ты справишься.
«Восьмерка» дрогнула, чуть присела и тут же выпрямилась, избавившись пусть от невидимого, но весьма тяжелого тела. Тут же обнаружилась дыра в спинке кресла, пробитая торчащим из спины мертвеца клинком. Пустынник раздраженно сплюнул, но менять что-либо было уже поздно. Он уселся за руль, медленно покатился по улице, глядя по сторонам. Спустя пару перекрестков возле автозаправки он наконец-то увидел долгожданную надпись: «Автомойка». Колдун завернул к ней, тормознул перед воротами, вышел и кинул ключи начищающему бляху солдатского ремня пареньку в оранжевой робе:
— Отдрайте ее снаружи и изнутри. Со всякими там шампунями, освежителями и отдушками. А то что-то тухлятиной в салоне воняет. Надоело. Туалет у вас есть?
— Есть, — кивнул парень. — Вход со стороны улицы. Подождите, я его сейчас отопру.
Оставшись один в крохотной, обшитой синем пластиком каморке с унитазом и умывальником, Пустынник взглянул на себя в зеркало, тяжело вздохнул. Гамаюн работает хорошо, и скинуть образ Метелкина будет непросто. Но придется постараться. Отныне, после исчезновения из Москвы и подготовки капкана на Кипару, старая личина будет только мешать. Спокойнее вернуть свой истинный облик.
* * * Санкт-Петербург, улица Гашека, 22 сентября 1995 года. 19:25
Профессор Института иностранных языков Евгений Павлович Кедров подъехал к дому на такси, расплатился, оставив молодому человеку «на чай» две тысячи рублей, и, помахивая папкой с тисненными золотом инициалами, вошел во двор. С серого осеннего неба светило неожиданно теплое, ласковое солнце, радостно чирикали воробьи, воюя у помойки за батон заплесневелого хлеба, рядом сонно развалилась на асфальте толстая, ленивая рыже-белая кошка. Все вокруг радовались неожиданно теплым денькам бабьего лета, и профессор, приняв последние зачеты от возвратившихся после каникул студентов, думал сейчас не о том, чему станет учить новый курс, и даже не о том, что получил приглашение от аспиранта Рыбакова приехать к его деду на Канконар, на Кольский полуостров.
Еще на втором курсе узкоглазый студент признался, что его престарелого дедушку считают последним шаманом обрусевшего самоедского племени, но старик, запуганный большевистскими набегами на всех смертных, причастных к любым эзотерическим знаниям, категорически отказывался от этого звания. И вот все-таки отступил перед напором внука. Может, чем и поделится старик перед смертью?
Но это будет потом, после первой сессии. А сегодня, в теплый вечер пятницы, профессор Кедров думал о том, куда отправиться в грядущие выходные, чтобы, жмурясь на небо, покидать в воду бамбуковую поплавочную удочку, удивляя соседних рыбаков небывалым уловом. А еще больше тем, что пойманных огромных лещей и судаков Евгений Павлович, едва снимая с крючка, тут же отпускает обратно в воду.
Профессор раскланялся с соседкой по лестничной площадке, улыбнулся мамаше, катящей коляску вдоль стены боярышника, увидел впереди другую дамочку, волокущую за собой девчонку уже лет десяти.
— Будешь упрямиться — вот, дяде отдам, — пригрозила женщина.
Профессор кивнул в ответ, подумав о том, что сало, вытопленное из некрещеной девственницы, весьма пригодилось бы для состава, наделяющего мага способностью летать. Ох, допросится дурочка — можно ведь и увезти ребенка. Подманить, заворожить, увезти в лес, да и привязать над костром, сделав на поясе прорезы в коже для стока вытопленного жира…
Евгений Павлович повернул к своей парадной — как вдруг воздух дрогнул от прозвучавшего из-под ног его имени, и в тот же миг в радиусе трех метров взметнулась плотная белая стена пара.
— Мама-а-а! — жалобно завопила девчонка, вместе с родительницей оказавшаяся внутри круга и отскочившая от белого клуба, словно от огня.
Стена пара быстро утолщалась, сжирая свободное пространство и сгоняя трех человек в самый центр.
— Ничего, не бойтесь, — пробормотал профессор, зажимая папку под мышкой. — Туман боится тепла. Сейчас мы его рассеем. Колядо, колядо, колесо солнца, жар небесный, свет весенний, туман развей, пар согрей, небо пока…
Он еще не успел добормотать наговор, как туман, прыгнув вперед, поглотил своих жертв. Профессор сделал вдох — и замер с раскрытым ртом. Его легкие словно наполнились огнем, оказались залиты пламенем. Девочка и ее мать тоже резко замолкли, и Кипара прекрасно понимал, почему. Он торопливо начертал в воздухе знак холода, повернулся, нарисовал еще один, повернулся в третью сторону. Туман попятился, в воздухе закружились хлопья снега, плавно оседая вниз. Однако обожженные внезапным нападением легкие продолжали гореть, голова закружилась от нехватки воздуха. В это мгновение из клубов высунулась белая трехпалая лапа, схватила профессора, рванула к себе — от неожиданности тот потерял равновесие, упал в горячие клубы. На него тут же вскочил кто-то раскаленный, кто-то схватил за ноги, кто-то — за шею. Кипара извернулся, начертал знак холода. Горячие демоны мгновенно сгинули, на профессора опять посыпался снег. Он покосился на руку: в том месте, за которое его ухватили, быстро набухал обширный ожог. Точно такой же вырастал на ноге и саднил на шее. Холодный воздух, врываясь в легкие, обжигал их с той же силой, что и раскаленный пар.
Из тумана высунулись сразу две лапы — одна рванула жертву за волосы, другая за ступню, таща в разные стороны. Кипара взвыл от боли, опять отмахнулся морозными заклинаниями, сел в центре насыпавшегося сугроба, тяжело, с громким хрипом, дыша. У него горело уже все тело, с разной лишь степенью ожога в различных местах. Накопленная энергия, собранная за неделю со студенческой аудитории, стремительно таяла, едва удерживая жизнь в изрядно искалеченном организме. При этом каждое заклятие на холод тоже отнимало толику сил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
