Разноголосица повторяемых сигналов, и все стихло.
Мы с капитаном Марковым принялись колдовать над картой и атласом течений в Белом море. Михаил Гаврилович вынул свою записную книжку, изрядно замусоленную. Выходило, что до Никодимского раздела еще далеко. Ожидать ослабления во льдах нам предстоит часа через три-четыре.
О Белом море писали многие ученые и моряки, но в то время не было ни одного пособия для плавания во льдах, пользуясь которым можно уверенно прокладывать курсы. Все наши подсчеты основывались на личном опыте и поэтому были весьма и весьма приблизительными.
Только через десять лет после войны мне удалось написать работу, в которой установлены некоторые закономерности движения беломорских льдов и рекомендованы курсы для судов, проходивших горло Белого моря. Еще позже вышел новый ледовый атлас Гидрометеослужбы.
Но тогда, увы, да еще в войну, мы действовали на ощупь, полагаясь на капитанскую интуицию, или пользовались сведениями, добытыми предками поморов за несколько веков ледовых плаваний.
Я приведу пример, как осложнялась наша работа. Допустим, мы получили сведения ледовой разведки. Выходило, что впереди сплошные разводья и разреженный лед. Синоптики утверждают, что ветер будет без изменений от тех же румбов.
При таких обстоятельствах в Арктике, например, для транспортов обеспечено уверенное плавание со скоростью 7—8 миль в час. В Белом море при таких условиях ледовитые районы были бы пройдены за одни сутки. Но на деле картина иная. Через час после разведки ледовая обстановка может резко измениться к худшему, а еще через час пароходы вынуждены будут остановиться. Да что пароходы! Мне приходилось видеть, как в сжатом льду Белого моря ледоколы «И. Сталин» и «А. Микоян» не могли шевельнуться. То же и ледорез «Литке». Только «Красин» не терял своих превосходных качеств. Он не только ворочался во льду сам, но мог еще и окалывать транспорты.
Марков долго не уходил из штурманской. Брал радиопеленги, прокладывал их на карте, что-то подсчитывал но атласу течений, вертел транспортиром и так и эдак. По его расчетам, наш конвой проходил чисто и нигде не должен задеть каменистые банки.
Моя помощь капитану не требовалась, и я, примостившись на диване, читал Лескова. За бортом шевелился лед, царапаясь в стальные листы обшивки. Но это было не страшно могучему ледоколу. Уткнувшись в сморозь, корабль застыл в величавом спокойствии. Казалось, он дремал после тяжелых трудов, но дремал очень чутко. Когда нужно, он оживет, и закрутятся стальные винты, и тяжелый корпус снова будет ломать и крошить льды.
В дверь постучали. В каюту вошел лейтенант Девис.
– Капитан, – сказал он, – транспорт номер два сообщает, что его сильно жмет. Спрашивает, не опасно ли это. Номер три запрашивает, когда двинемся.
Лейтенант вынул записную книжку и карандаш.
– Пусть номер три смотрит на лед возле корпуса. Когда начнет разводить…
– Что такое разводить, капитан?
– Ну, когда сжатие прекратится, лед отойдет от корпуса, тогда и пойдем.
– Почти понял, – закивал англичанин. – А как ответить номеру два?
Я подумал:
– Передайте ему, если наступит опасный момент, пусть дважды подает сигнал: «Застрял во льду, внимание». Нравится вам наше плавание, лейтенант?
– Очень, будет что рассказать дома.
– Не хватает только немецких самолетов для полного впечатления.
– О-о-о, не надо об этом говорить. Пусть будет как будет. Я немного суеверный.
– Все мы, моряки, немного суеверные.
Он мне был симпатичен, этот моряк.
– Давно ли были письма из дому, лейтенант?
– Два дня назад – и от матери, и от невесты.
Девис охотно рассказывал о домашних делах. Показал фотографию невесты, семейный снимок в садике, возле небольшого дома.
– Я написал, капитан, как мы посетили русскую баню… Написал, как вы секли меня метелкой.
– Веником. Не сек, а парил.
– Да-да – веником, парили веником. А я лежал голый и в теплой шапке. О-о, большое, большое спасибо! Но моя мама написала, что это очень опасный процедура… Надо передать американцам ваши указания, капитан, – наконец спохватился Девис…
Только ушел Девис – радист. Телеграмма из Архангельска. Береговой пост заметил самолет-разведчик. Летел курсом на наш конвой. Принял к сведению. Разведчики появлялись часто, но пока все сходило благополучно.
Я задремал. Проснулся от резкого телефонного звонка.
– Лед развело. Можно двигаться, – сообщил Михаил Гаврилович.
– Начинайте, я сейчас буду.
На мостике чувствовалось дыхание моря. Оно заставляло торосистые поля и крупные льдины разговаривать между собой то громко, то совсем тихо. Сейчас со всех сторон, словно шелест векового бора, доносился приглушенный шум. Резких звуков, треска и скрипения сходящихся, ломающих друг друга льдов не было слышно. Луна приближалась к южной части горизонта, заставляя морские воды развести, раздвинуть льды. Луна у мореплавателей не фонарь для влюбленных, она выполняет тяжелую и порой очень нужную работу.
Отлив был в полной силе. По белому снежному полотну тянулись, словно чернильные потоки, разводья и узкие трещины. Начинался рассвет. Густые синие тени покрывали ледяные поля и гряды торосов. Но вот заалела на востоке яркая полоска, на снегу загорелось отражение восходящего солнца.
Опять протяжные гудки. Теперь они говорили, что работа возобновляется.
Часа через два мы вышли в Никодимский раздел. Двигались в нем медленно, но без остановок, мили по четыре в час. Я смотрел с мостика, как «Красин», вспарывая ледяные поля, уверенно прокладывает путь конвою.
– Константин Сергеевич, радиограмма. Воздух!
На этот раз сообщили: группа самолетов летит в направления на восток. Примерил на карте, получается, что курс как раз к нашему каравану.
– Боевая тревога!
Зазвенели колокола громкого боя. Корабль ожил. Захлопали двери, застучали по трапам и палубам ноги многих людей. Через минуту моряки заняли места у пушек и пулеметов.
Среди сверкающих на солнце заснеженных льдов трудно укрыться транспортам и ледоколам. Опять начиналось сжатие. Транспорты едва ползли во льдах.
Я подумал, что во время воздушной атаки капитаны по привычке попытаются менять курсы, будут пробиваться в тяжелых льдах, повредят корпус и останутся без лопастей… Не лучше ли принять бой с остановленными машинами?
Поколебавшись (да простят меня морские стратеги!), я дал команду:
– Всем судам остановиться! Застопорить машины. Пять длинных гудков.
Пароходы повторили сигналы, остановились.
