Больше певицу никто из заинтересованных лиц не видел. Переживали, правда, страшно — порвали два баяна.
А один раз скрипач приехал со скрипкой недешёвой и в бешеном классическом пафосе. Стал замечания делать, всех учить и «в нос» разговаривать — насморк у него всё время был. Да ещё в брюках неуставных на сцену выходил — концертные на него не налезали из-за ляжек жирных и толстой подзвучки (кальсон). В общем, раздражал дико! Сначала с ним по-хорошему: мол, скрипка — действительно замечательная краска, но лабать надо в соответствии с общей аранжировкой, а не еврействовать как попало. Как об стенку горох!
Тогда не сразу — всё-таки интеллигентные мы люди были, а через три дня намазали ему перед концертом в эфы (фигурные такие отверстия в скрипке) экскрементов. А у него как раз насморк случайно прошёл. Вот он вышел соло играть, поводил большим носом и уехал со сцены в родной Житомир.
А вот ещё! В 78-м году в Саратов во Дворец спорта приезжает певец из Москвы с бумагой: поставить его с четырьмя песнями в концерт, причём в конец программы. Бумага с печатями, «орлами и костями» — ослушаться как бы нельзя. Отрепетировали — ничего он так пел, но закрывать концерт в таком большом зале уж никак не годился. Побеседовали. Он ни в какую. Первый концерт закончился — успеха ноль. Со сцены ушли под стук собственных копыт. Тогда на следующем концерте подговорили звукорежиссёра, и он, когда «маэстро» на сцену вышел и свою песню стал объявлять, отрубил его от зала, а в основные динамики через свой микрофон поставленным голосом сказал: «Ну что ж, дорогие друзья, на этом наш концерт окончен. Спасибо, до будущих встреч!». Да ещё световик в зале свету поддал. Народ сразу в гардероб и ломанулся. Певец поёт на сцене, заливается, себя из сценических мониторов отлично слышит, но до зала этот звук не доходит. А он-то об этом не знает, зато ему со сцены хорошо видно, что зрители на выход повалили.
Артист вечером с горя напился, пришёл к руководителю: «Можно я начинать буду, а то, похоже, вы не в моём формате!» Должен-то был сказать: «Я не в вашем формате!», — ну да пьяный — что возьмёшь?!
Оставшиеся два концерта начинал он, и, как ни странно, никто из зрителей раньше времени не ушёл.
Такие ситуации вообще-то нечасто случались. Обычно если кто молодой да новенький в коллектив приходил, то всё-таки с должным пиететом к аборигенам относился. Тогда и старшие товарищи в свою очередь его поддерживали, обучали, пестовали, но традиционную прописку всё равно устраивали. Таков уж был порядок. Так, необидное что-нибудь — проверка на чувство юмора, чтоб «служба мёдом не казалась».
Например, вводят старички молодого вокалиста в программу, готовят к ансамблевому пению. Сценические движения и всякие нюансы с ним репетируют. Объясняют: вот, мол, после слов «Сочинял сапожник песню целый день…» весь ансамбль делает шаг вперёд и громко в фа-мажоре провозглашает: «Хо-хо!» И рукой свободной ленинское указательное движение осуществляет. Надо добиться полной синхронности — от этого успех всего концерта зависит. Певец-то музыкальную часть дебютной песни уже как «дважды два» выдолбил, поэтому «хо-хо» и «руку» с удовольствием тренирует, чтобы глянец последний навести.
И вот гастроли, первый концерт. У волнующегося молодого все спрашивают, помнит ли про нюансы, не сломает ли «строй» в «Сапожнике». В контрольный концертный момент дебютант исправно вылетает на авансцену и орёт в нужной тональности «хо-хо!» и рукой делает.
Естественно, все остальные на месте стоят и на «выскочку», как на идиота, с большим удивлением смотрят.
Если после таких дел новичок не обижался — значит, — наш человек.
И, конечно же, всякие инциденты на концертах происходили. Порой очень даже неприятные. Из-за несовершенства аппаратуры и технического оснащения площадок артистов порой нещадно било током. И не так, как при розыгрышах, а по-взрослому — с опасностью для жизни. Сейчас любого известного музыканта спроси — припомнит массу случаев.
Толик Лукьянов (в девичестве Гурвиц), который сейчас в Нью-Джерси горе мыкает, скрываясь под личиной хозяина двадцати бензоколонок, вышел как-то к народу со своей любимой ленинградской песней «Невская заря». Было это в Москве в Центральном доме железнодорожника. Толик, значит, поёт: «Алеет зорька золотая над мирной Не…» — в этот момент его от микрофона дико шарашит блуждающая фаза, и он падает затылком на равнодушную железнодорожную сцену. Зрители вскочили, мы вокруг Тольки сгрудились. Даже саксофонист, который его всегда ненавидел, плюнул на принципы и через мундштук пытался искусственное дыхание делать. Минут через пять Толик захлопал глазами, поднялся, отряхнулся, подошёл к микрофону, опасливо его потрогал и в настороженной тишине внятно закончил фразу: «…вой!». Профессионал!
Однажды в театре во время предновогоднего концерта поддатый скрипач, ожидавший за кулисами своего выхода, опёрся крепким локтём на кнопку поворота сцены. Ощущение было такое, что это не мы поехали, а весь зал двинулся куда-то. Я чуть с ума не сошёл. Сцена намотала на ёлку провода вместе с усилителями. Ещё бы немножко, и всё полетело бы. Догадливый скрипач нажал другую кнопку — поехали в другую сторону. Прибежал кто-то, наконец врубил «стоп». Опытные вокалисты развернули микрофоны и встали всё-таки лицом к зрителям, а я доигрывал почти что спиной.
Да, чего только не бывало! И в оркестровые ямы ребята с гитарами падали, и сцены временные на открытом воздухе под ними проваливались, и тенты на случай дождя раскинутые их порой накрывали.
Один раз в Новом Уренгое на очередном фестивале, проводившемся на футбольном поле, над помостом для ансамбля натянули большую водонепроницаемую ткань на четырёх мощных опорах. Лучше бы опоры были послабее! Пошёл ливень, и на ткани начала скапливаться вода. Прочный тент прогнулся, образовав огромную чашу, а вода всё прибывала, и, когда наконец одна из опор не выдержала, на музыкантов и аппаратуру обрушилось несколько тонн. Смертельных случаев, к счастью, не было, но поломанных рёбер и сильных ушибов — сколько угодно.
Заслуженный артист России Николай Вячеславович Расторгуев (тогда носивший прозвище Киллис) пел песню «Прикажи помиловать, прикажи казнить!». В ней после проигрыша обычно разыгрывалась некая мизансцена, в которой полный бородатый клавишник в палаческом балахоне гонялся за певцом с бутафорской огромной секирой. Номер проходил на стон, пока однажды «палач» не запнулся за микрофонную стойку и, падая, не разрубил своим топором силовой провод чуть не с руку толщиной. Секира, хоть и бутафорская, но, наверное, изготовителей забыли об этом предупредить, сделана оказалась на совесть — при всём ещё и в пол вошла почти на сантиметр. Если бы не быстрые ноги и не мои кроссовки, в которых Коля в тот день работал, не видать бы нам нынешнего «Любэ» как своих ушей. Я кроссовки те до сих пор храню. Кстати, фамилия палача-клавишника была — Закон.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
