— Ты поделишься со мной?
— Как же я могу быть довольна, когда…
Я сжала губы и покачала головой.
— Я охотно выслушаю все, что ты захочешь мне сказать.
В его улыбке и глазах светилось глубокое сочувствие. Трудно было не поддаться искушению. Но я не хотела поддаваться. Рассказывать будет нелегко, да и слишком много было такого, о чем я все равно не осмелюсь поведать.
— Простите, Раймунд, у меня просто дурное настроение. Не стоит обращать на это внимание.
Я спрятала подальше свою печаль и обратилась мыслями к будущему. Это ведь огромное удовольствие, когда рядом умный мужчина, который готов слушать меня, беседовать со мной.
— Такой восхитительный город… Вы действительно опасаетесь, что его могут захватить?
— Да, опасаюсь. — Между бровей Раймунда залегла глубокая складка, когда я перешла от дел сугубо личных к политическим, но ответил он без возражений и каких-либо замечаний. — Турки стали нападать слишком часто и рьяно.
— А разве их предводитель не погиб?
— Зенги? Совершенно верно. Но передышки это нам не даст. Сын его, Нур-эд-Дин, достойный преемник отца. И теперь в их руках Эдесса. — Он махнул рукой в даль, в сторону не видимого отсюда города. — Для нас это была невосполнимая потеря, теперь мы открыты для нападения. А что потом? Что удержит их от победного продвижения до самого Иерусалима?
— И вы надеетесь, что Людовик поведет против них наступление, отобьет Эдессу?
— В этом вся моя надежда. Если цель его состоит в том, чтобы защитить священный город, то единственно разумный путь — отвоевать Эдессу. Это ключ к Иерусалиму. Возьмите Эдессу — и снова смогут вздохнуть спокойно Иерусалим и Антиохия.
Раймунд подвел меня к другой скамье из покрытого искусной резьбой камня (ах, как отлично устроен у него сад!) и усадил.
— Но сможем ли мы убедить в этом твоего супруга? Как ты сама думаешь, Элеонора? Ты же знаешь его лучше всех. — Он смотрел на меня с высоты своего роста, и мне пришлось поднять голову, сощурившись от солнца. — Можно ли убедить его употребить свои силы во имя Христово против нечестивых и отразить их от моего порога?
Я подняла руку, закрываясь от солнца, и в этот миг решила говорить начистоту. Что пользы возбуждать у Раймунда надежды, если Людовик непостоянен и на удивление непредсказуем?
— Он может поступить и так. Если вы убедите его не останавливаться у каждой часовни, какая только встретится на пути. Людовик помешан на спасении своей души, а оно отнимает невероятно много времени. — Я решила быть откровенной до конца. — Но отклониться от пути в Иерусалим? Людовик может просто не понять, что это к его же собственной выгоде. — Я нахмурилась. — Все будет зависеть еще и оттого, что скажет Галеран.
— А разве Людовик не прислушивается к твоему мнению?
— Нет. Он запрещает мне участвовать в советах, дабы не соблазниться послушать, что я скажу! Галеран охраняет от посторонних и вход в шатер своего хозяина, и сами его мысли.
Я ужаснулась тому, с какой горячностью произнесла все это, но здесь, в этом раю, рядом с человеком, который не станет меня ни судить, ни осуждать, я не боялась говорить правду.
— Значит, нам придется позаботиться о том, чтобы разъединить Людовика и его сторожевого пса, так? Несомненно, вдвоем мы сумеем соблазнить его грядущей славой великих завоеваний.
Будто услышав, что мы говорим о нем, Людовик вынырнул из здания неподалеку и зашагал через сады, не замечая их великолепия, потом скрылся в дверях другого здания. Раймунд, печально улыбаясь, опустился на каменную скамью подле меня.
— Вижу, Его величество не последовал моему предложению облачиться в более приличествующий его положению наряд.
Я засмеялась. Меня не могло удивить, что Людовик отверг одеяния из расшитых шелков и тонкого камчатного полотна, так роскошно сидевшие на Раймунде. Король так и остался в рубище паломника, в каком прибыл сюда.
— Это рубище дал ему Бернар Клервоский, — объяснила я Раймунду. — Следовательно, для него оно священно.
— Да ведь оно не слишком чистое! За короткое время после вашего прибытия мои слуги могли только слегка очистить одежду от грязи, накопившейся за долгое ваше странствие. Неужто грязь и вши служат знаком святости?
— Что значат вши для человека, который постоянно носит власяницу?
И я снова рассмеялась без усилия, повеселев от поднятых в недоумении бровей Раймунда. Пока не почувствовала на себе его пристальный взгляд. Тогда я вдруг смутилась и отвела глаза, притворяясь, что мое внимание привлек пестрый зяблик, один из многих порхавших среди кустов. А от того, что сказал Раймунд дальше, у меня просто перехватило дыхание:
— Как ты можешь жить с подобным человеком, Элеонора?
Он ласково взял меня за руку: должно быть, увидел на моем лице отчаяние, которое я старалась скрыть изо всех сил. Я ощутила теплоту его руки, теплоту и силу его нежности. И почувствовала, что должна отдернуть свою руку.
— Не желаю, чтобы меня жалели.
— А я и не жалею. Только восхищаюсь. Так ответь мне, Элеонора.
Я проглотила комок, неожиданно подступивший к горлу.
— Как я живу с ним? — Я вздохнула, не в силах уйти от ответа. — Видит Бог, мне и самой это непонятно.
— Он не тот человек, который годится в мужья тебе.
— Не думаю, что Людовик Толстый, устраивая наш брак, задумывался над тем, подходим мы друг другу или нет. А решение отца отдать меня под его опеку не оставило мне выбора. Да и у какой девушки есть выбор?
— А Людовик Толстый позарился на твои земли.
— Само собой. Такова участь всех богатых наследниц. И мне не на что жаловаться, правда?
— Он хоть доставляет тебе радости?
— Нет. Но радости — еще не все в жизни.
— Значит, он доставляет тебе печали? — не отступал Раймунд.
— О да. Этого хватает.
— Не могу поверить, чтобы он поколачивал тебя.
Раймунд пытался шутить, и это сразу сломило мою упорную защиту. С моих губ слетели слова, произносить которые я прежде не имела намерения. Они были обидны. Унизительны. Разве я не смогла сказать их одной лишь Аэлите, да и то с таким трудом? Но в этих великолепных садах, разогретая солнцем и опьяненная ароматами цветов, я произнесла их вслух и адресовала слушателю, исполненному сочувствия:
— Да нет, Людовик меня не бьет. Он вообще ко мне не прикасается. Можно считать, что не прикасается. Просто поразительно, сколько он сумел отыскать в церковном календаре таких дней, по которым Богу не угодно то, что происходит между мужем и женой наедине! — Я крепко сжала руки, чтобы не говорить лишнего, и снова не удержалась. — Даже когда Бог ему дозволяет это, все происходит так, что не доставляет мне радости! Потому я и говорю, что Людовик ничем меня не радует. На самом деле это только видимость брака.
